Москау
Шрифт:
— Искренне надеюсь, это скоро кончится. Мне надоело таскаться в ваш мир.
Ольга сосредоточенно смотрит на дорогу, игнорируя наши с машиной страдания.
— И я на это надеюсь, — говорит она без тени улыбки. — Я уже заждалась.
Я не успеваю спросить, что бы это значило, — она резко сбрасывает скорость. Метрах в тридцати от нас — нагромождение бетонных блоков, импровизированный КПП. Сверху баррикады развевается жалкий обрывок красной тряпки: кажется, это часть флага рейхскомиссариата Москау, откуда вырезан (нет, скорее вырван) орёл. Я вижу впереди силуэты людей с оружием, в гражданской одежде. Всех отличает один элемент — заметная издалека, алеющая лента на кармане пиджака или на выцветшем кепи вермахта.
Шварцкопфы.
Я впервые наблюдаю боевиков так близко. Человек семь, у каждого — винтовка «маузер» или «штюрмгевер». Стрелок за бетонным блоком разворачивает прицел МГ-42 — тупое рыло пулемёта смотрит прямо мне в лоб. Ольга плавно притормаживает. К машине вразвалочку, положив руку на приклад автомата, подходит один из партизан, парень с шевелюрой цвета воронова крыла, несмотря на молодость, до глаз заросший густой бородой. Девушка протягивает аусвайс — он опускает голову, рассматривая документы, и я вдруг вижу — корни волос светлые. Смешно. Керль [56] блондин, а понтово красится в чёрное, чтобы выразить противодействие режиму. Придурки идейные.
56
Парень (нем.).
— Товарищ Селина? — спрашивает замаскированный «светлячок».
— Так точно, — улыбается Ольга. — Вас должны были предупредить… У меня разрешение до проезд до Новгорода. Вам звонили из Комитета народного освобождения? Отец Елевферий, представитель Лесной Церкви, лично подписал мандат о допуске.
— Конечно-конечно, — спохватывается блондинчик. — Ещё вчера получили по почте.
Он достаёт блестящий эфунк — явно трофейный, отобранный у пленного офицера, — включает экран. Высвечивается эмблема документа: крест вместе с серпом и молотом.
— Вам велено оказывать всяческое содействие, — с уважением замечает бородач. — Подождите десять минут, мы свяжемся с товарищами на других блокпостах, чтобы дальше пропустили без проблем. Может, пока чайку? Только что заварили свежий.
Чай? Да уж конечно, какой у них кофе.
В захваченных городах боевики первым делом сожгли кофейные склады. Как будто в Руссланде что-то кардинально изменится от осознания факта: возрадуйтесь, теперь по утрам мы пьём чай, а не травим организм «бурдой фрицевской». Впрочем, здесь всегда любили ломать, а не строить. Разрушат мощную основу, но ничего нового не воздвигают — тупо садятся курить на расчищенной стройплощадке. Да, я теперь тоже противник режима, но вид шварцкопфов наполняет моё сердце неприязнью. Люди воюют в лесах уже семьдесят лет, ничему другому не научены. Как они будут править Москау?
Нас провожают в здание «караулки» — пристройки к блокпосту, под которую заняли местное кафе. На полу валяются обломки портрета фюрера, шварцкопфы ходят по ним в грязных ботинках, стараясь попасть подошвой на усики. Фюрера мне совсем не жалко.
Блондинчик берёт с соседнего стола замызганный чайник, разливает чай в стеклянные кружки. За стол подсаживаются ещё двое партизан — один уже старик, в потрёпанной рубашке и аналогично древних, как и он сам, брюках. Другой — молодой, в щёгольском чёрном костюме и с модным планшетным компьютером в руках. Надо же: они карикатурно отрицают всё немецкое, но при этом не чужды детищу японской мысли.
Видимо, уничтожать японцев ребята слегка подождут.
Глотаю чай. Горячий, неприятный. Терпкий вкус, нет аромата кофе. Разве ЭТО пьют!?
— Как там дела в столице, товарищ? — спрашивает шварцкопф с планшетом. — Нас ждут?
Вот так и хочется сказать ему: «семитский суслик тебе товарищ», но я понимаю, после раскрытия моего истинного лица не поможет и Ольга. Девушка с тревогой смотрит на меня, легонько пожимает руку, вроде знака — «только не вздумайте». Я и не собирался. Среди чащи леса Майстерзингера, на пустом шоссе, вокруг лишь деревья, птицы и боевики с оружием: никто в случае чего и костей моих не найдёт.
— Да как вам сказать… товарищ. — Я мстительно упираю на это странное слово. — Кто ждёт, а кто, в общем-то, и нет. Большинству по фиг — они телевизор смотрят, в кауф-хофах затовариваются. В Москау взращён такой тип людей, что их смена власти не интересует.
Владелец планшета меряет меня взглядом, мрачно прихлёбывая чай.
— В этом и состояла задача нацистов, — бурчит он. — Отвлечь людей, задурить им голову. Ничего, вернём Москву, и кауф-хофы отменят как вредное изобретение. Проще еду и одежду продавать ограниченно, скажем, одни брюки на брата. Иначе, товарищ, несправедливость получается — у одного хмыря зараз десять костюмов в загашнике, а другой — голый и босый. Да и с хозяевами кауф-хофов тоже разберёмся. Незачем было морочить народ, шмотками завлекать. Этих поблядушек прям сразу под трибунал.
— А кого ещё под трибунал? — любознательно интересуюсь я.
— Да всех, кто с режимом сотрудничал, — простодушно вступает в разговор дедушка в старых брюках. — Но судить таких — много чести, кхе-кхе. Пулю в башку, и делов-то.
С удовольствием засветил бы старичку чайником в глаз. Но нельзя.
— Так все же сотрудничали, — развожу я руками. — Иначе было невозможно. Скажем, унтер-офицеры кондукторского полка «Кессельринг», что проверяют билеты в трамваях, — они тоже военные преступники? Рядовой шутце-дворник из Службы чистоты — оплот Триумвирата? А цукерфюрер профсоюза кондитеров: его тоже расстреляют или дадут десять лет тюрьмы? Эдак, братцы, вам придётся полностью Москау зачищать…
Ольга отчаянно терзает ногтями мою руку, но у меня уже отказали тормоза.
— Так и почему ж нет? — Старик явно не заметил издёвки. — Правильно. Пока мы в лесах с малолетства с врагом смертный бой вели, эти козлы в джакузях бултыхались да кофей нечестивый распивали. Вот пущай теперича на стройки и едуть — посильным трудом искупать вину перед народом. А нечего им, мил человек, под фрицем-то было лежать!
О, я даже и не сомневался. Дивные, симпатичные люди с редким терпением.
— Но как насчёт товарищей, точнее, господ-белоленточников из отрядов «Святого Архангела Михаила»? — елейным тоном спрашиваю я. — Они-то — за кайзера-батюшку и капитализм — стало быть, вовсе не против кауф-хофов, частной собственности, публичных домов, да и арбайтенлагеров — дешёвая рабочая сила на огородах всегда пригодится. Что, если они не согласятся с вашими требованиями? У них наверняка свои пожелания…
В чайнике вновь вскипает вода — носик выбрасывает пар.
— С беляками мы разберёмся, — заявляет блондинистый шварцкопф. — Они, конечно, тоже против немца воевали… Но вот мироустройство им мыслится неправильное. Начнут возражать — придётся объяснить что к чему. Людей у нас больше, да и оружие получше…
Ольга сидит белая как мел. Я внутренне торжествую: одно дело с гламурной нежностью кинуть гранаточку в обер-коменданта, другое — пообщаться с людьми из лесов, чьи руки непосредственно и вершат революцию. О, будет весело. Сначала эти участники безумного чаепития перевешают всех, кто имел отношение к режиму (а их много — продал хоть раз офицеру СС мороженое, вот и пособник), а затем плавно перейдут на разборки друг с другом. Вспыхнет вторая Двадцатилетняя Война. Как и после побед вермахта, начнётся делёж власти. Даже удивительно, вот почему в Руссланде ВСЕГДА одно и то же?