Московская плоть
Шрифт:
– Так, может, это?.. Того его?.. Сам скажет.
– Не, не наша компетенция.
– Если что, разрешили паковать тепленьким, – сглотнул слюну третий, – придется на испуг брать.
– Обгадится борзота…
Тем временем Передельский набирал на кодовом замке подъезда свой номер телефона, но дверь открываться почему-то не желала. Наконец она распахнулась безо всякого Петиного участия, а просто выпуская даму, сопровождавшую собачку, которой так вовремя приспичило на двор. Передельский ввалился в подъезд, захлопнул дверь и, перебирая перила, как рею, пошел на мучительный штурм второго этажа. В квартире его ожидал сюрприз: включив свет, он обнаружил, что все его немногочисленные пожитки вытряхнуты на пол. Петя застонал обессиленно и повалился на диван. Через некоторое время свет погас сам собой, погрузив комнату журналиста во мрак,
Утром, очнувшись на полу, Передельский по-пластунски подгреб к окнам и выглянул во двор: высокий второй этаж не допускал возможности заглянуть в квартиру снаружи без каких-либо спецсредств. Напротив подъезда, устроившись на детских качелях, курили двое. И было в этой картинке что-то неправильное, Передельский даже догадывался, что именно, но формулировать не хотел. Так бывает с неглупыми, но слабыми людьми: видят картинку, но гонят от себя напрашивающийся вывод, если он грозит крушением их привычного мира. Эти двое не общались между собой. Они ждали кого-то третьего. И Передельский в конце концов признался самому себе, что курят они тут по его душу. Надо было что-то срочно предпринять для собственного спасения.
Журналист проверил, хорошо ли заперта дверь, задвинут ли засов. Затем прошел в кухню, задернул плотно шторы, достал из ящика отвертку, аккуратно отвинтил вентиляционную решетку и вынул привязанный к ней и запущенный в воздуховод сверток. Расчистив место на столе, Передельский прикрутил к нему небольшой штатив, установил фотоаппарат и страницу за страницей отснял весь архив. Загрузил в компьютер, сбросил на флешку и стер архив из компьютера. Тщательно разобрал аппаратуру и разложил ее по тем местам, в которых застал после вчерашнего погрома.
В холодильнике нашелся кефир, в хлебнице – черствая булка. Не чувствуя вкуса, Передельский поглощал еду и размышлял о том, что хорошо было бы, чтобы и человека, например его – Петра Передельского, можно было записать на флешку, а из реала временно стереть. Ведь что есть, в сущности, человек, если не набор информации, вполне укладывающийся в пару страниц резюме? Так нет же, приходится как-то считаться с собственной плотью, заботиться о ее сбережении. И если обычно плоть доставляла Передельскому приятные ощущения, то сейчас она подвергала его реальной опасности. Ее агрегатное состояние не позволяло утечь из квартиры тонкой струйкой или вылететь в форточку легким облачком.
Завершив скромную трапезу, Передельский решил перепрятать артефакт понадежнее. Для начала его следовало просто вынести из квартиры. Как назло, никого из близких друзей в столице в данный критический момент не было. Да и разные это вещи: водку вместе хлестать или доверить артефакт, который может вознести на профессиональный Олимп или убить. Не было в окружении Передельского такого человека – надежного и бесстрашного одновременно.
Так и не решив это уравнение со множеством неизвестных, Передельский понял, что рассчитывать ему не на кого. Только на самого себя. Хотя он, если бы его спросили, на себя рассчитывать не стал. Не тот предел прочности.
Как ни странно, вывод придал ему решимости и заставил мобилизоваться: он должен срочно найти такое место, где проклятый архив с компроматом будет не угрожать его жизни, а совсем наоборот – станет залогом его безопасности. Если архив не удается обнародовать и сделать себе на этом имя, то его можно попытаться продать. Избавиться от этой бомбы и заодно заработать денег. Вывезти кровавый раритет за рубеж ему не дадут. Вероятно, даже за пределы Садового кольца не выпустят. Может, сунуться к антикварам? Но где гарантия, что эта братия не из числа описанных в архиве? Нет, надо искать что-то крупное, желательно, международное. Аукцион, к примеру. Передельский вспомнил, что готовил материал по первому аукциону «Лотбис» в Москве еще в 2007 году. Материал содержал местами ехидный, местами гневный подтекст о расхищении национальных ценностей. Поставили заслон на границе с целью воспрепятствовать вывозу, так «Лотбис» сам пожаловал за московскими раритетами.
В самом центре Москвы воссело представительство «Пристис» в Доме Пашкова напротив Боровицких
– То есть получается, что произведения русского искусства приобретают только разбогатевшие разными путями русские? – специально уточнил тогда Передельский.
Князь замялся и нехотя пояснил, что в галереях предметы русского искусства приобретают и иностранцы, но на аукционных продажах – главным образом, русские. Для них это еще и немаловажный элемент престижа – вроде дома на Рублевке, яхты, «бентли» и так далее. В этом ряду обязательно должны стоять и картины, приобретенные на «Лотбис» или «Пристис».
– Опытные торговцы аукционных домов прекрасно это понимают, ну и раскручивают ваших богатеев на всю катушку. Отсюда и предаукционные выставки на Красной площади и у Боровицких ворот, «русские недели» с приемами и суетой в Лондоне. Все это затем входит в стоимость лотов и прекрасно окупается. Это и есть современный арт-бизнес на русском рынке, – разоткровенничался князь.
Ах, как ловко все обтяпали эти лондонские: продавать русское – русским, а деньги за это отсасывать в Лондон. А Петя со своей пафосной патриотической истерикой по поводу «вывоза культурного наследия» был тогда, получается, просто смешон. Передельский закрыл файл с интервью и вернулся к архиву.
17
Первая серьезная попытка проникновения лондонских на территорию московских была предпринята еще при Иване Грозном и большими трудами Бомелия отбита. Вторая – при этом несносном реформаторе с шилом в заднице – Петре Первом. Но Мосох был тогда в силе и кураже, поэтому без труда шуганул их со своей территории, ограничив пребывание конкурентов Северной Пальмирой. Следующая, более удачная интервенция была связана с устройством Английского клуба в Первопрестольной. Московские в это время были заняты внутренними дрязгами, поэтому прощелкали серьезность момента, что позволило лондонским закрепиться и пустить корни. Самолюбие московского комьюнити было особенно уязвлено возрождением в Москве Английского клоба, как его называли в пушкинские времена, со всеми его «джентльменскими» понтами и антуражем. Бомелий диву давался подобному отсутствию патриотизма. Да и ладно бы только это. Но ведь добровольно шла на корм оккупантам элитная московская плоть! На шеях членов клуба не переводились следы, оставленные впопыхах проголодавшимися лондонскими. Эту вредную моду следовало как-то пресечь. Мало того что самые сливки убывали в проклятый Лондон добровольно, так еще и эта насмешка над патриотическими призывами комьюнити – Английский клоб, будь он неладен, отравлял жизнь до полной несвертываемости своей неистребимой спорадической сущностью гиблой для всего живого плесени. Сколько сил было положено московскими на то, чтобы вытравить из Москвы эту заразу, насквозь пропитанную предательством и изменой!