Московская сага (Книга 2)
Шрифт:
"Ух ты!" - рявкали восторженно солдаты и без удержу хохотали, то ли от полупохабного изображения Гитлера, под бомбами рвущего, известно где, свои волоса, то ли от самого препохабнейшего кривляния знаменитого сатирика.
Закончив свой фельетон, Гаркави принял привычный барственный вид и с благороднейшими модуляциями объявил:
– А теперь, дорогие друзья, я счастлив воспользоваться редчайшей возможностью и представить вам нашу замечательную советскую поэтессу Нину Борисовну Градову!
Кто-то из офицериков предложил Нине помощь, но она сама ловко вскарабкалась по дощатой лесенке в кузов "студебеккера" и остановилась возле рояля. "У-у-у", - загудели ощетинившиеся пушками холмы и долины. Издали Нина в синем ленд-лизовском пальто и в сапожках со своей короткой гривкой выглядела, как девчонка. "Люди,
Ниночка, деточка, утешали ее доки, эстрадные администраторы, вам совершенно нечего волноваться. Можете делать что угодно, хоть Пушкина по книжке читать. Народ просто счастлив вас видеть, особенно когда вы такая молоденькая и хорошенькая.
Ну, если они действительно хотят меня видеть, значит, они должны меня видеть, думала Нина. Они заслужили, в конце концов, хоть изредка видеть то, что они хотят, а не то, что им предлагает проклятая война. Она начала читать сначала из цикла "Довоенное". Несколько стихов, посвященных О.М., Т.Т., П.Я. Строчки об ослепительности вина и поэзии, о сменяющих друг друга стихиях страха и любви, о трепещущих под луной оливковых рощах и о черных подвалах, в которых один за другим пропадают артисты бродячего балагана. Прочти она эти посвящения в Доме литераторов, уже несколько стукачей пробирались бы к выходу, соревнуясь, кто быстрей настрочит донос о том, что Градова прославляет врагов народа О.Мандельштама, Т.Табидзе и П.Яшвили. Здесь к выходу пробирались только те, кому пора было на позиции или в самолет влезать. Остальные каждый стих сопровождали заглушающими канонаду аплодисментами.
Ободренная, она прочла несколько сложных, зашифрованных четверостиший из новой поэмы, построенной на эротических воспоминаниях о ночах с Саввой и об исчезновении "вечного любовника". Снова бурный восторг. Особенно стараются те, на танках. С улыбкой она кланялась, вспоминая, что Бенедикт Лившиц в окопах первой мировой войны читал заумные футуристические стихи к полному восторгу псковских и воронежских мужиков.
Наконец послышалось неизбежное: "Тучи в голубом"! Спойте "Тучи в голубом"!"
– Товарищи!– взмолилась Нина.– "Тучи в голубом" это не характерная для меня вещь! И потом, я же не композитор, вообще не музыкант! А главное, я не умею петь!
Вооруженный амфитеатр возмущенно зашумел. "Даешь "Тучи в голубом"!" Прорезался голос какого-то армянина, сидевшего верхом на пушечном стволе: "Пой, сестра, это твоя песня!" Тысяча лыбящихся ряшек. Ванек с аккордеоном вдруг вскарабкался на "студебеккер", потащил Нину к микрофону. Аккордеон зарявкал вступительные аккорды. У Нины на глаза навернулась дурацкая слеза. Скольких из них завтра убьют, а скольких сегодня ночью? Она запела дурацким, забитым дурацкой слезой голосом, совершенно по-дурацки: "Тучи в голубом напоминают тот дом и море, чайку на окном, тот вальс в миноре"... Весь амфитеатр подхватил, и она тогда перешла на речитатив: все-таки не так глупо, как петь без голоса и без слуха. Так и "пропела" до конца, а когда песня кончалась, солдаты завопили: "Еще! Бис! Пой еще, Нина!" Все были счастливы, хохотали, у нее кружилась голова. Мелькнуло в поле зрения бледное лицо Любови Орловой. Она, звезда "Веселых ребят", "Цирка", "Волги-Волги", была гвоздем этой программы и должна была привести весь концерт к триумфальному завершению, и вдруг такой фурор вокруг какой-то поэтессы. Не хватает только испортить отношения с Любой! Нина взмолилась:
– Товарищи, я не умею петь, у меня нет слуха! Я уже охрипла!
Армянин с пушки крикнул:
– А ты не пой, сестра! Просто стой!
Бешеный хохот потряс амфитеатр, и Нину после этого наконец отпустили.
Она спрыгнула с "эстрады", и кто-то тут же предложил ей стул рядом с самим Ротмистровым. Очкастый, симпатичный, похожий на чеховского интеллигента генерал поцеловал ей руку, начал что-то говорить о том, как ему нравятся ее стихи, а также о том, какие они большие друзья с Никитой. Она удивилась: оказывается, и здесь известно, что она - родная сестра маршала. Она начала что-то говорить в ответ, но тут возник такой шум, который заглушил бы, наверное, гром Везувия. Поляна извергалась восторгом. На площадке грузовика появилась под джазовый аккомпанемент мечта Советского Союза, сама Любовь Орлова! В лучших голливудских традициях она приподнимала над головой цилиндр, крутила тросточку и отщелкивала высокими каблуками чечетку.
"Хау ду ю ду! Хау ду ю ду! Я из пушки в небо уйду! В небо уйду!.." - бессмертная песенка из всеми обожаемой кинокартины "Цирк". Чтобы забить успех Нины, опытная Любовь начала со своего коронного номера, и битва была сразу выиграна. Нина со своего места помахала ей рукой и показала большой палец: никаких, мол, претензий не имею.
Вдруг она заметила стоящий неподалеку открытый "виллис" и в нем трех молодых офицеров, явно не окопных, а штабных, если можно было судить по щегольской подгонке всего их обмундирования и по свободным позам, с которыми они расположились в заокеанской военной машине. Все трое по какой-то причине смотрели не на сцену, а на нее и о чем-то переговаривались, усмехаясь. По какой причине? Разве ты не понимаешь, по какой причине могут так смотреть на женщину три офицера, три наглых и избалованных бабами "ходока"? Можно без труда представить, что они говорят. Вот этот, например, с усиками, кажется, наиболее заинтересованный: "А она еще ничего, ребята! Вполне годится на пистон". Второй, с чубчиком из-под пилотки: "Может, хочешь попробовать?" Первый: "А почему бы нет?" Третий, мордатый: "Ну ты, трепач! Кто она и кто ты? Знаменитая поэтесса, сестра маршала, а ты обыкновенный армейский хмырь!" "Чубчик" хохочет: "Война все спишет!" "Усики": "Хотите заложимся? Я ее сегодня приспособлю по-офицерски!" Ну, вот они и закладываются на пари, "усики", "чубчик" и "морда"...
Когда концерт окончился, в неразберихе трое молодчиков выпрыгнули из "виллиса" и стали приближаться. Нина видела это краем глаза и не спешила уходить, отвечала на бесчисленные вопросы солдат, а сама краем глаза наблюдала, как приближаются эти трое.
Из вопросов самый основной, конечно, был: "А вы замужем?" Многие солдатики, впрочем, не вдаваясь в подробности русского языка, спрашивали: "А вы женаты?" - "Мой муж - военврач", - привычно отвечала Нина. "А детки есть?" "Дочка, Леночка, ей десять лет".– "Ух ты!– восхищались солдаты.– А вам-то самой сколько лет?" - "Тридцать шесть".
В этом месте неизменно слышались крики недоверия. Один, мальчишка-пехотинец, даже рот раскрыл от изумления: "Да как же это может быть, да ведь моей мамке, вон, тридцать шесть!"
Трое офицеров отодвинули солдат - "давай-давай, ребята, разберись!" - и приблизились. Один, "усики", приблизился даже почти вплотную, так что посматривал на знаменитую поэтессу как бы свысока.
– А не хотите ли, Нина Борисовна, покататься на нашем "козлике" до банкета?
Откровенными модуляциями голоса парень, разумеется, задавал другой, более существенный вопрос. Противная кожа, вся в буграх, ему бы лучше бородку запустить, чем франтоватые усики. Ну да черт с ним.
– До банкета?– удивилась она.– А мне ничего не сказали о банкете.
Гадина, подумала она о себе, ты говоришь с ним так, что он понимает. Понимает, что не исключен положительный ответ на его "существенный вопрос".
– Как же, как же!– подрабатывает сбоку "чубчик".– Командование дает банкет выдающимся артистам. А пока что можно покататься часика два-три. Воздухом подышать!
– Мы вам покажем недавно захваченный командный бункер люфтваффе, сказали "усики". Будто лейб-гусар, он предложил Нине руку.