Московская сага. Книга Вторая. Война и тюрьма
Шрифт:
Борис покрутил пожелтевший треугольник, свернутый из листа тетради для арифметики, то есть в клеточку. Адрес еще можно было разобрать: Москва, Ордынка, 8, кв. 18, Стрепетовым. Он посмотрел на часы: ну что ж, крюк небольшой, надо хоть что-нибудь сделать не для себя, хоть самую малость...
В подъезде большого желтого дома, естественно, пахло кошками, естественно, лифт не работал, и кафель из мозаики на полу, естественно, выкрошился. Одинокий ребенок играл на площадке третьего этажа, что-то строил из всяческого хлама: коробки "монпансье", бигуди, руины примуса, катушки... "Ты
"Стрепетовым 2 длинных, 1 короткий", - гласила узкая полосочка бумаги среди десятка таких же. Борису всегда было совестно бывать в коммунальных квартирах: ведь он один занимал площадь, на которой по московским условиям поместилось бы не менее 15 - 20 душ. В конце концов, успокаивал он себя, квартира не моя, а министерская. Меня оттуда могут выставить в любой момент, если решат наконец там делать музей маршала или, что более вероятно, дадут ее какому-нибудь шишке; ну, а пока почему не жить?
Дверь приоткрылась сначала на цепочке. Хрипловатый женский голос из темноты спросил:
– По какому вопросу?
– Добрый день, - сказал Борис.– Я к Стрепетовым.
– А по какому вопросу?– повторил голос. Ближе к цепочке придвинулось лицо с папиросой. Неожиданно выглядели на нем глаза свежей голубизны.
– Да ни по какому вопросу, - пожал плечами Борис.– Просто письмо принес.
Его, очевидно, внимательно рассматривали. Потом цепочку откинули, и дверь открылась. Сутуловатая "еще-не-старуха" отступила в сторону.
– Проходите, но Майки дома нет.
– Я не знаю, кто такая Майка, но у меня письмо к Стрепетовым. Вы Стрепетова, сударыня?
– Как вы сказали?– изумилась курильщица.
– У меня письмо...
– Нет, вы сказали "сударыня"?
– Ну да, я сказал "сударыня"...
– Вот вы иронизируете, молодой человек, а между тем это очень хорошее, вежливое обращение.
– Я не иронизирую, - засмеялся Борис.– Просто у меня письмо к Стрепетовым.
Несколько физиономий выглянуло из дверей. Мальчишка лет четырнадцати застыл, раскрыв рот при виде моторыцаря: весь в коже, связанные перчатки переброшены через плечо, очки-консервы сдвинуты на макушку.
– Проходите, проходите, товарищ, - засуетилась "еще-не-старуха", будто стараясь заслонить Бориса от любопытных глаз.– Маечка сейчас придет. Дернула за рукав мальчишку: - Марат, ну что стоишь, проводи товарища!
Борис вошел в довольно большую комнату, разгороженную хлипкими стенками, не доходящими до потолка. Все предметы мебели - шифоньер, трюмо, круглый стол, оттоманка, этажерка, стулья, ширма - были поставлены почти вплотную друг к другу, все говорило о другой жизни, в которой, возможно, было больше простора. Окно этого, очевидно, главного отсека комнаты, так сказать, гостиной, выходило в проулок. За ним ничего не было видно, кроме кирпичного брандмауэра. Две капитальных стены и три фанерных были завешаны репродукциями картин, в основном морскими и среднерусскими пейзажами. Бросились в глаза общеизвестная "Княжна Тараканова" и увеличенная, в рамке,
– Садитесь, пожалуйста, - сказала хозяйка и сделала паузу, чтобы дать возможность гостю представиться.
– Меня зовут Борис, - сказал Борис.
Женщина удовлетворенно улыбнулась:
– А я - Калерия Ивановна Урусова, мать Александры Тарасовны Стрепетовой.
Круглый стол, покрытый истертой "ковровой" скатертью, опасно накренился под локтем мотогонщика. Марат, подросток с восточными чертами лица и уже пробивающимися усиками, стоял в дверях и глазел на гостя.
– Хотите чаю?
– Нет-нет, благодарю вас, Калерия Ивановна, я очень спешу. Я, знаете ли, просто хотел передать письмо многолетней давности и в двух словах объяснить обстоятельства...
За перегородкой что-то сильно скрипнуло и потом что-то упало и разбилось. Калерия Ивановна метнула в ту сторону панический взгляд, а Марат весь напружинился, словно пинчер.
– Маечка должна прийти с минуты на минуту. Если вы соблаговолите ее подождать, Борис, - с фальшивой светскостью произнесла хозяйка, не отрывая глаз от перегородки.
– Бабушка, можно я посмотрю, что с ней?– со страданием в голосе спросил Марат.
– Стой на месте!– резко скомандовала Калерия Ивановна.
– Простите, я, может быть, не вовремя.– Борис приподнялся и достал из кармана куртки треугольничек.– Простите, я вашей Маечки не знаю, я только лишь принес вот это письмо...
Что-то еще грохнулось за перегородкой, отлетела шторка, и из закутка вышла дочь Калерии Ивановны в обвисшем зеленом плюшевом халате, из-под которого видна была ночная рубашка. Нельзя было усомниться в степени их родства: те же глаза, те же черты лица, с поправкой на возрастную разницу в двадцать с чем-нибудь лет. Впрочем...
– Какое письмо?– вдруг страшным голосом вопросила вошедшая. Рывком она протянула руку к письму, волосы распались в космы, показалось, что карга какая-то вошла, шекспировская ведьма.
– Подожди, Александра! Ты должна сейчас спать!– волевым, как бы гипнотизирующим голосом скомандовала Калерия Ивановна. Марат уже тихонечко приближался, как бы готовясь схватить вошедшую Александру.
Она успела все-таки выхватить треугольничек из рук Бориса, взглянула на адрес и вдруг испустила совершенно безумный, ошеломляющий и испепеляющий все вокруг вопль.
В коридоре тут же зашумели:
– Что тут творится?! Безобразие какое! Опять психиатричку развели!
Входная дверь распахнулась, на пороге появилась тоненькая девчонка, в синем платьишке, со спутанной гривой, будто бы выгоревших, хотя как они могли так выгореть в начале лета, волос. Откинув волосы, девчонка пролаяла себе за спину, в коридор:
– Перестаньте базлать, Алла Олеговна! На себя бы посмотрели!– И только после этого бросилась ко все еще вопящей, но уже на угасающих нотах Александре.– Мамочка, успокойся! Ну, что теперь случилось?