Московская сага. Книга Вторая. Война и тюрьма
Шрифт:
– Ниночка, ты просто потрясающе выглядишь! Ты просто какая-то чудо-женщина! Ты должна ко мне прийти! Или я к тебе приду!
– Да ты ведь уже ко мне пришел, Слава!– улыбалась Нина, пытаясь вспомнить, когда же они перешли на "ты", если не только сейчас.
– А где Ёлочка?– спросил Ростропович, выпячивая свой кашалотский подбородок, тряся белокурым хохолком, оглядывая кухню таким образом, будто искомое, то есть Ёлочка, могло присесть за плиту или под стулом как-то примоститься.– Где она, где она, где она? Я ее просто обожаю, просто боготворю! Нинка, хочешь честно? Я, когда тебя увидел,
Какой славный Слава, думала Нина. Вот если бы они на самом деле сыгрались, лучшего не придумаешь.
Несколько раз она набирала номер телефона на Большом Гнездниковском. Елки дома не было. За Славой появился Стасик Нейгауз, сын знаменитого Генриха Нейгауза и сам пианист. Замысел Елки прояснился. Трио должно было составиться из Ростроповича, Калашниковой и нее. Стасик Нейгауз, красавец и тоняга (не стиляга!), - соло на закуску. И вот все явились, не было лишь зачинщицы.
Стасик чинно подошел к ручке, попросил рюмку водки, чтобы понять, какое тысячелетье на дворе, и сказал, что отец, возможно, приедет вместе с дядей Борей, то есть с Пастернаком.
Последний, однако, вскоре явился один и сразу же уселся возле телефона. Все присутствующие и вновь появляющиеся - всего набралось гостей не более десяти - благоговейно посматривали, как классик разговаривает с возлюбленной. Им всем как людям одного круга было, разумеется, известно, что в жизни гениального и загнанного теперь на задворки литературы поэта имеется незаконный и прекрасный источник вдохновения, сродни Арарату, который, как известно, стоит за пределами Армении. Пастернак, очевидно, ощущал всеобщее внимание и немного работал на публику: чуть-чуть артистичнее, чем нужно, играл ладонью, чуть-чуть сильнее хмурился, чуть-чуть романтичнее, чем требовали обстоятельства, рокотал невнятицей. Присутствующий среди гостей двадцатилетний студент Литинститута, "талантливый-начинающий", розовощекий, со щедрым развалом лишь слегка засаленных волос, Игорь Остроумов взирал на мэтра в состоянии, близком к столбняку: неужели это он, сам, и я с ним под одной крышей?
Нина между тем беспокойно ходила вокруг, бросала на Пастернака красноречивые взгляды - сколько же можно бубнить одно и то же?– которых он явно не улавливал или не понимал, и, как только он отошел от телефона, бросилась снова звонить. Б. Гнездниковский молчал вглухую. Тогда она нашла телефон теннисного тренера Пармезанова. "Послушайте, Толя, вы, конечно, видели Елку на игре, как она?" - "Все в порядке, - недовольно ответил Пармезанов, выиграла у Лукиной".– "А куда она потом отправилась, она вам ничего не говорила?" - "А с какой стати, Нина Борисовна, ей мне что-нибудь говорить? почти возмутился Пармезанов.– Ушла с каким-то стиляжкой. Да нет, чего там опасного, молокосос".
Ну что же, не с милицией же искать взрослую, девятнадцатилетнюю девицу, если она уходит куда-то со "стиляжкой" и не является на вечер, который сама же в свою честь и затеяла. Ну что же, к столу, товарищи? Ей-ей, нельзя же столько людей томить. Начнем ужинать, а потом и Елка, негодяйка, прибежит, тогда и концерт, так, что ли?
–
– Правильно!– вскричал Слава.– Сначала поиграем, потом поужинаем, а потом, когда Елочка придет, опять поиграем! Стаська, садись за этот маленький рояльчик! Ох, как я, ребята, люблю эти маленькие воронцовские рояльчики! Почти как свою бандуру!– С плотоядной улыбкой он лапал рояльчик за черные бока, казалось, высматривая, куда бы его поцеловать, и наконец вполне резонно поцеловал в клавиши.
– Ну, а мне все равно, когда играть, - сказала флейтистка.– Я не пью.
Начали играть и играли не меньше часа. Струилась, временами взмывая к поднебесному вдохновению, старая итальянская музыка - "Времена года" Антонио Вивальди. Играли свободно, иногда сбиваясь и останавливаясь, смеясь, начиная снова. "Недурно получается, ей-ей, неплохо сварганили, ребята. Давайте еще раз "Примаверу", - иногда бормотал Ростропович, словно выныривал из воды, потом снова поднимал к потолку залепленное вдохновением лицо и снова погружался. Не дойдя еще до широкой публики, музыка "барокко" властвовала в консерваторских кругах.
Елка не появилась ни во время концерта, ни даже тогда, когда после ужина Слава и Стасик, дурачась, "лабали", то есть играли что-то танцевальное и джазовое. Нина глазами спрашивала Сандро: что делать? Сандро руками ей отвечал: что поделаешь, вспомни себя в девятнадцать лет.
Все гости разошлись около полуночи, один только Остроумов Игорь все колготился вокруг Нины, помогая убирать со стола и подпевая Сандро, который ходил с бокалом по студии, пел грузинскую песню и смотрел на свои цветы.
– Вы, кажется, в родственники тут собираетесь записаться?– тихо спросила Нина юнца.– А ну-ка, немедленно шапку в руки и откланивайтесь!
– Значит, до завтра, Нина Борисовна, да?– еле слышно шептал Игорь.– В то же время, да? Как обычно?
Наверное, уже предвкушает свою любимую и так вначале поразившую его позицию.
– Старая идиотка, - бормотала она себе под нос.– Вот с Елкой что-нибудь случится, вот будет тебе награда за все твои штучки!
Оставшись одни, они сели к длинному столу, на котором еще остались бутылки с вином и сыр.
– Жду еще полчаса, после этого звоню в милицию, - сказала Нина.
– Давай все-таки до утра подождем, - предложил Сандро. Тут она разразилась:
– Тебе, конечно, наплевать на мою единственную дочь! Холодный и пустой человек! Тебе лишь бы писать свои цветы, эти дыры, дыры, дыры! Дыры в несуществующий рай! К чертовой матери, сейчас все соберу и уйду в Гнездниковский! Больше сюда никогда!
Тут он так округлил глаза и стал так смешон в своем ужасе, что она едва не расхохоталась.
– Нинуля, дорогая, если ты уйдешь, я все тут сожгу! Устрою тут аутодафе! Без тебя меня нет! Это все для тебя, о тебе, из-за тебя! Все пройдет, Нинуля, только ты от меня не уходи!
Чарли Чаплин дурацкий, любую драму своим внешним видом превращает в комедию. Ее стало трясти.
– Но ты пойми, что нет буквально никакой причины, по какой она не могла бы позвонить! Ну влюбилась, ну в постель пошла с кем-нибудь, но не могла же она забыть, что мы ее ждем, что это ее вечер в честь окончания училища!