Московские легенды. По заветной дороге российской истории
Шрифт:
Район Сретенки и сретенских переулков в первой половине XIX века не был исключительно дворянским, но дворяне, особенно деятели культуры, там тоже селились. В 1810 году в Рыбниковом переулке дом коллежской асессорши Лупандиной (дом не сохранился) снимали Пушкины. Здесь Сергей Львович, узнав об основании Царскосельского лицея, начал хлопоты об устройстве в него своего старшего сына Александра. В 1827 году Е. А. Арсеньева, привезя в Москву своего внука М. Ю. Лермонтова для поступления в Благородный университетский пансион, остановилась в доме титулярного советника И. А. Тоона в Малом Сергиевском переулке.
В 1840-е
Сама же улица Сретенка в это время считается в числе лучших московских улиц. В путеводителе начала 1830-х годов о ней сказано, что она «не совершенно пряма, но заключается между красивыми и огромными зданиями». Так же тогда говорили про Никольскую. Некоторые из тех, по тогдашним понятиям, огромных зданий в два-три этажа, как, например, дом 17, сохранились до наших дней, и нынешний наблюдатель если и не назовет его огромным, не станет отрицать его красоту.
Репутация этого района изменилась в 1850-е–1860-е годы. В связи с развитием капитализма в России (как бы ни относиться отрицательно к таким терминам, точнее ситуацию не охарактеризуешь), исходом крестьян из деревни и увеличением в городах люмпен-пролетариев, район Сретенки, вернее, не самой улицы, а ее задов, переулков, спускавшихся к протянувшейся вдоль берега Неглинной улице Грачевке, стал местом обитания этих несчастных бедняков. В середине XIX века в Москве весь этот район — с самой улицей и выходившими на нее переулками — называли Грачевкой, и это название стало словом-символом для обозначения городского дна.
В сборнике под выразительным названием «Московские норы и трущобы», вышедшем в 1866 году, центральное место занимал очерк писателя-народника М. А. Воронова под названием «Грачевка». Среди многих хибар и трущоб, где обитатели этих мест находили себе жилище, особенно известной была так называемая «Арбузовская крепость» —доходный дом купца Арбузова, сдававшийся им под квартиры. Воронов некоторое время жил в нем и в своем очерке описал Грачевку и этот дом:
«Колосов переулок тянется от Грачевки влево; он сплошь набит всевозможными бедняками. С утра до вечера и с вечера до следующего утра не смолкает в нем людской гомон, не смолкает длинная-длинная песня голода, холода и прочих нищенских недугов…
Арбузовская крепостьстоит на самой середине Колосова. Это старый деревянный дом в два этажа, грязный и облупленный снаружи до того, что резко отличается от своих собратий, тоже невообразимо грязных и ободранных. К дому справа и слева примыкают два флигеля, которые тянутся далеко в глубину двора; и дом и флигеля разбиты на множество мелких квартир, в которых гомозятся сотни различных бедняков. Впрочем, и в Арбузовской крепости существует известная градация квартир, подобная той, какая существует во всех домах.
Так, например, в квартирах дома, окнами на улицу, живут бедняки побогаче, по преимуществу женщины, у которых есть всё: и красные занавески, и некоторая мебель, и кое-какая одежда, а главное — подобные жильцы постоянно находятся в ближайшем общении с разными кабаками, полпивными и проч., куда сносятся ежедневно скудные гроши, приобретаемые этими несчастными за распродажу собственной жизни… Им завидуют все без исключения арбузовские квартиранты; их называют довольными и счастливым.
Ко второй категории принадлежат жители того же дома, но только частей его, более удаленных от улиц: окна на двор. Тут обитает нищета помельче: из трех дней у нее только два кабацких и один похмельный; на пять, на шесть дней такому жильцу непременно выпадает один голодный…»
Но это не последняя степень. Существуют еще жильцы третьей категории.Воронов пишет, что даже их внешний вид способен «устрашить» и вызвать «отвращение» у благополучного зрителя: «отвратительно» выражение голода на их «рожах», и бьют они друг друга «до настоящей крови».
Воронов по своим достаткам литератора, пробивающегося случайными грошовыми гонорарами, вынужден был поселиться в крепости на квартире третьего разряда.
«Квартира эта, — рассказывает Воронов, — состояла из двух комнат, из которых одну занимала сама хозяйка, другая отдавалась внаем. Эта последняя была разделена опять на две части чем-то вроде коридора; каждая часть, в свою очередь, делилась еще на две; следовательно, из комнаты, предназначавшейся для отдачи внаем, выходило четыре покоя, отделенных один от другого неполною перегородкою. Каждый такой покой равнялся конюшенному стойлу, и в подобном стойле нередко помещалось трое, даже четверо. Очень немного, думаю, найдется людей, которые могли бы представить себе общую атмосферу комнаты в три-четыре квадратных сажени, набитой восьмью или десятью живыми существами, особенно если принять во внимание то, что каждое стойло имело и свою собственную атмосферу».
Воронов называет Грачевку «усыпальницей всевозможных бедняков, без различия пола и возраста». О самом известном трактире Грачевки, помещавшемся в подвале и среди ее обитателей носившем название «Ад», он писал, что «между многоразличными московскими приютами падшего человека… нет ничего подобного грачевскому Аду.По гнусности, разврату и грязи он превосходит все притоны». О Грачевке и этом «Аде» позже много писал В. А. Гиляровский.
В конце 1870-х годов внешний облик Грачевки уже был не таков, каким его описывал Воронов, ее улицы и переулки приобрели вид обычных московских улиц и переулков. Известный рассказ А. П. Чехова «Припадок», действие которого происходит в этом районе, построен на трагическом противопоставлении «приличного» внешнего вида переулка — «как и на других улицах» — и тем, что скрывается за этим «приличным видом».
«Приятели с Трубной площади повернули на Грачевку и скоро вошли в переулок, о котором Васильев знал только понаслышке. Увидев два ряда домов с ярко освещенными окнами и настежь открытыми дверями, услышав веселые звуки роялей и скрипок — звуки, которые вылетали из всех дверей и мешались в странную путаницу, похожую на то, как будто где-то в потемках, над крышами, настраивался невидимый оркестр, Васильев удивился и сказал:
— Как много домов!
— Это что! — сказал медик. — В Лондоне в десять раз больше. Там около ста тысяч таких женщин.