Московские Сторожевые
Шрифт:
— Что… что сделать нужно? — Марфа была готова рухнуть на колени, но пока не шевелилась, боясь раздразнить противника лишними движениями.
— Ну ты же ведьма? Посмотри на меня, узнай, — усмехнулась бывшая невеста.
— Кто? Да с чего ты взяла, деточка? — как можно убедительнее залепетала Марфа, разбрызгивая вокруг очередные крестные знамения. — Я блаженненькая немножко, это есть, не отнять, но не…
— Мамаш, ну вот кому ты мозги компостируешь, а? — перебила ее Соня. — Я же про тебя знаю больше, чем ты про меня…
— Что? Откуда?
— Ну какая тебе разница? — Соня чуть-чуть потянула за концы
— Ну чего ж ты хочешь-то от меня, а? Скажи уже наконец, не мучай ребенка…
— Я тебе скажу, а ты меня сейчас в жабу… или в крысу, да?
— В какую крысу?
— А хрен тебя знает, в какую. Если на видео сперва баба есть, а крысы нет, а потом наоборот, то…
— Так не я это была, не я! Чем хочешь тебе покля… ну как тебе доказать?
— Да не надо мне ничего доказывать, мамаш.
— Маа-ам… мама… — Аня выдавала какие-то странные гримасы, как дите перед зеркалом — хотя никогда себе подобного не позволяла, даже в самом младенчестве.
— А что тебе надо? Отпусти Аню, я все тебе сделаю, что хочешь… — Марфа чуть не ляпнула «бесплатно», но осеклась. Потому как нынешняя ситуация — это уже было понятно — явно подходила под «происшествия, зафиксированные во время несения сторожевой службы». О таком придется отписывать в Контору, если вообще не демонстрировать какой-нибудь комиссии. Рядом с этой мыслью встрепенулась еще одна, маленькая, неразборчивая, — о том, что надо бы и вправду отзвонить, позвать на помощь, хоть как-то дать знать о том, что здесь и сейчас происходит. Вот зря она в свое время послушалась маму Иру и не завела себе крылатку: а ведь еще сто лет назад эти блохастые паршивки как миленькие доставляли любую тайную переписку, а теперь… Но мысль, как встрепенулась, так и затихла, словно ее, как и Анечку, начали пережимать золотой удавкой.
— Мама, я пить хочу! — Анютка снова попыталась взбрыкнуть, высвободить кулачки, расцарапать гостье рожу, но не смогла — камни, хоть и не активированные, а все равно неприятные, вызывали раздражение и сонливость, как будто затягивали Анютку в начало болезни.
— Сейчас, доченька, сейчас… — Марфа выскользнула из-за стола, рухнула на колени. — Вот давай я тебе клятву дам, на чем хочешь поклянусь, что любую просьбу выполню, а ты Аню отпустишь.
— Прямо совсем-совсем любую? — Сонька снова потянула за золотую нить — как жилы из Марфы вытягивала.
— Да.
— Даже если убить кого-то попрошу?
Рубин прижался к Анюткиной коже, прямо под синей жилочкой. Аня вякнула что-то мгновенно осипшим голосом — цепь чуть съехала, открыла розоватый след от рубина — значит, камни уже нагреваться начали.
— Даже если попросишь.
— Ну… я вот даже и не знаю… — хихикнула вдруг Соня. — Разве можно ведьминой клятве верить.
— Мам, оно жжется!
Мам… Нынешняя мысль царапнула сухой льдинкой в горле — маму Иру бы сюда на подмогу.
— Жжется тебе, детонька? — снова засюсюкала бывшая невеста-суицидница, косясь на бутылку с опасным пойлом. — Это ты мне хорошо напомнила. Умница, крошка, возьми с полки пирожок. Значит, так. Хочешь, чтобы я дочку отпустила, возьми бутылку, вылей на себя. Соврешь — я спичку брошу. У вас с этим строго, правда?
Марфа снова поперхнулась, будто уже сейчас глотнула неведомой спиртовой настойки. И про огонь мирская знает,
«Марик!» — словно шевельнулось что-то внутри. Как в те времена, когда сын был жив, стучался внутри живота, находился под ее защитой.
— Правда! — Марфа встала, потянулась к неопрятной бутылке, нюхнула горлышко, поразившись тому, как хорошо пахнет удобренный забей-травой паленый спирт.
— Кретинка… Вот кретинка-то, — жалобно застонала над моим ухом Жека. — Нет, ну это ж надо, а… Овца несчастная! Бутылкой этой дуре по кумполу, и вся любовь!
— А ты бы догадалась сразу… вот прям сразу, да? — заоправдываласъ я. Мне такая версия в голову не приходила. А вот штука, которая в просторечии именуется «шило в…», в одном месте, в общем… Ну та, которой мы ресторатора Артемчика в «Марселе» к месту пригвоздили, — очень даже. Это ведь реально одной левой рукой делается, пары секунд должно хватить — и все, мирская как повязанная, сосредоточиться ни на чем не сможет, а из сведенных судорогой рук цепочка вылетит. Анечка же умная девочка, вон как о ней Марфа хорошо думает. Сообразила бы, что к чему, если бы посильнее и постарше была. Она даже сейчас, в воспоминаниях, нервничала куда меньше матери — то ли надеялась, что ее спасут, то ли в ней интерес перевешивал отчаянность момента.
— Ну… знаешь, ну вот такой медузой размазанной точно бы не сидела! — Евдокия переломала пополам нераскуренную сигарету. — Хоть тушкой, хоть чучелком… Что ж она так подставляется-то, калека!
Марфа молчала так, будто ее с нами вообще не было, будто она вся по ту сторону телевизора осталась.
— Девчонки, ну дайте посмотреть спокойно, а? — одернула нас Зина.
Старый молчал, а Афоня чуть ли не плевался себе под нос, мешая последние ругательства с какими-то своими вариантами решений.
Тут изображение запузырилось слегка, словно мы все это в луже наблюдали, и начал накрапывать дождик.
Марфа лицо ладонями закрыла: щеки пылают, а пальцы бледнющие, и сквозь них слеза выступила, как кровь сквозь бинт. Правда, прозрачная.
— В телевизор смотри! Смотри, я кому сказал, — рыкнул вдруг Старый. И нам походя пояснил: — Это она сейчас такое… Сами все увидите…
Марфа руки на столешнице сложила, как примерная ученица, затряслась немножко, но свою сущность дальше показала.
— Нет, погоди… — Соня, кажется, слегка ослабила хватку. Или показалось? По крайней мере хуже Анютке не становилось: дышала с присвистом, как тяжко простуженная, но не стонала и в забытье не впадала. Разве что обмякла слегка, почти облокотилась о жесткие Сонины колени. (На общественном балконе было темно, а в кухне их маскировала скатерть, Марфа не обратила внимания… а сейчас сообразила, что ноги у лженевесты крепкие, как у наездницы или спортсменки. А ведь такой безвольной выглядела, прям как Ленка-Амеба, средняя дочка мамы Иры.)