Московские сумерки
Шрифт:
Некогда они затевали своеобразную игру, пересыпая разговор этими старинными байками. Оттого, что Георгий помнил об этом, на сердце Чантурия отлегло.
– Я знаю, что мой друг Сахаров, – продолжал Георгий, – выставил свою кандидатуру в народные депутаты. Довелось ли тебе побывать на каком-нибудь его предвыборном выступлении в Москве?
– Нет.
– А жаль. Мне очень хотелось бы знать, о чем он говорил. Я бы гордился, если бы мне довелось проживать в его избирательном округе. Я был бы счастлив отдать голос за такого человека.
Чантурия на это ничего не ответил. Георгий прикрыл глаза и откинулся
– В лагере у меня был друг, – начал он, – блестящий физик. Ну, конечно же, не такой блестящий, как Сахаров, не такой удачливый, не столь благополучно устроенный ранее в жизни, не такой чудесный, не такой скромный. Я вовсе не намекаю, что Сахаров стал великим благодаря счастливой судьбе или же что он не так уж и велик. Я просто хочу сказать, что тот мой друг не был столь крупной фигурой, чтобы ему позволили оставаться вне ГУЛАГа, хотя он и не говорил ничего такого особенного, кроме правды. Его путь схож с путем Сахарова, и все же правда не только сломала ему жизнь, но и в конце концов рано свела в могилу. Так вот, несмотря на все превратности судьбы, он продолжал говорить правду. Правда – товар, который попусту транжирить не стоит.
Чантурия подумал, не относится ли замечание Георгия, в частности, к нему как к представителю учреждения, которое засадило его в тюрьму, или же это обобщение всего состояния общества. Вероятно, относится и к нему, и в то же время обобщение, решил он. Георгий был ярким художником, пишущим с большой силой и остротой, его произведения читались и толковались неодномерно. Отчасти это и вызвало подозрения у людей, хотевших, чтобы все шло гладко, не содержало какого-то другого смысла, который они могут и не уловить.
– Вы сами высказываете только правду, как и всегда, – заметил Чантурия.
– Делаем что в наших силах. На завтра меня пригласили на митинг у Дома правительства. Он может оказаться интересным для тебя. Я имею в виду, конечно, не твой профессиональный интерес.
– А этот митинг имеет какое-то отношение к забастовке на проспекте Руставели?
(Дом правительства находится как раз на этой магистрали.)
Георгий улыбнулся и ответил:
– Мне следовало бы знать заранее, что я не сумею застать тебя врасплох. Да, имеет. Хотя слово «забастовка», возможно, звучит чересчур претенциозно. Да, театры, музеи, школы не работают. Поставим ли мы гиганта на колени воздержанием от развлечений или приостановкой обучения? – он окинул Чантурия взглядом. А спустя минуту задумчиво произнес:
– Ну что ж, мы делаем все, что в наших силах.
После обеда мать Чантурия внесла в комнату противень с горячим песком, а в нем маленькие кофейники с кипящим кофе.
Георгий долго смотрел на кофейники. Как и встарь, их было три, но теперь на столе не стояла кружка молока для маленького Серго – он уже вырос. Чантурия боялся, как бы Георгий не сказал по поводу кофейников, что их по-прежнему три, боялся потому, что София, жена Георгия, умерла, пока он сидел в лагере. Но тот не произнес ни слова. Он просто перелил кофе в маленькую чашечку и стал прихлебывать горький кофе, как всегда, без сахара.
– И чего же добиваются эти ваши забастовщики? – спросил Чантурия, чтоб изменить ход своих мыслей. Он не знал, о чем в этот момент думает Георгий.
– Они не мои. Они не мои, как и виноград, растущий в саду крестьянина, – он ведь вовсе не этого крестьянина. Крестьянин может говорить, что виноград принадлежит ему, но он посадил его для своих целей. Их единство продолжается до тех пор, пока согласуются их цели. Виноград тоже может назвать крестьянина: мой крестьянин, но он же не принадлежит винограду.
Георгий, как заметил Чантурия, все еще любил народные притчи, рассказывать которые он был большой мастер.
– В известном смысле, – продолжал Георгий, – мы можем взять это сравнение в качестве темы для обсуждения требований бастующих. То же самое происходит и с Грузией в ее отношениях с Советским Союзом. Советский Союз называет Грузию «моя» республика, но Грузия, безусловно, в действительности вовсе не принадлежит Союзу, так же как СССР не принадлежит Грузии. Они сотрудничают, кооперируются, пока совпадают их цели.
На минуту он замолк и взглянул на Чантурия. В глазах его мелькнули бесенята.
– Могу ли я считать, что меня никто не подслушивает, кроме, пожалуй, лиц, специально для этого выделенных? – продолжал он. До гласности в тюрьму сажали за куда меньшие прегрешения, нежели высказывания о том, что Грузия не принадлежит Советскому Союзу. Чтобы проиллюстрировать мои риторические умопостроения, скажу, что эти свободолюбивые забастовщики начали выражать протест против воли Абхазской Автономной Республики отделиться от нас – от тебя, от меня, от Грузии, а наше хорошее правительство из грузинских коммунистов в который раз поддержало их. Забастовщики подхватили идею отделения и быстренько трансформировали ее в идею освобождения Грузии от русского господства. И вот эту-то идею правительство коммунистов Грузии решительно отвергло. Короче говоря, забастовщики считают, что цели грузинского народа больше не согласуются с целями Союза Советских Социалистических республик и что с господством СССР пора кончать.
– Они что, грузинские националисты? – поинтересовался Чантурия.
– Тебя это удивляет? Ты должен видеть лучше всех, что Советский Союз – это клокочущий котел национализма.
– Ну, Прибалтика – да, объята национализмом. А Грузия-то причем?
– А здесь тоже люди – и они небезгрешны. Прибалты, украинцы, грузины, жители всех мусульманских республик – все это старый национализм, который Ленин и Сталин задавили и загнали вглубь, а теперь он поднял голову и неотступно преследует нас.
– Национализм – глухой тупик истории, – сказал Чантурия и тут же сконфузился, потому что эти слова прозвучали как на политзанятиях в школе КГБ или на семинаре в сети партпросвещения. Сконфузиться-то он сконфузился, а сам все же истово верил в то, что изрекал.
– А без Союза что станется с любой из этих республик? Какой окажется Грузия? Тут и там по всем окраинам Союза, если не в самом его сердце, вспыхнет война. Уже в доброй дюжине мест мы находимся на грани гражданской войны. Взгляни на Нагорный Карабах: ведь только армия удерживает армян от массового истребления азербайджанцев, а азербайджанцев – от геноцида армян. Взгляни на саму Грузию. Абхазцы постоянно живут в смертельном страхе, как бы мы, грузины, не перерезали им глотки в постели. Не верю я что-то, что национализм может быть панацеей в мире, где люди ненавидят друг друга и в то же время так густо перемешаны друг с другом.