Московские тени
Шрифт:
– Надо было вообще добить. Скажи тетке спасибо, она дверь открыла как раз. Так бы прикончил сволоту.
– Может, шмальнем? – подает голос Борис. – Теплее станет. Кочевники гашем только и спасались. А? Я и бутылочку сохранил.
– Как мы здесь в темноте будем через бутылку? – Дэн вдруг начинает почти что орать. – Условия надо иметь!.. Достали вы меня, два кретина!..
– Да я сделаю, – успокаивает Борис. – Дай мне кропалик.
– О-ох, затрахал… – Дэн вынимает гашиш, ножичек.
Борис, светя ему «Зиппой», подсказывает, что и как:
– Отрежь такой, чтоб
– Отста-ань, – рычит Дэн. – Вот, хватит с тебя.
Борис долго разглядывает кусочки.
– Сойдет, – говорит, наконец, – сэнкью.
После этого он возится с бутылочкой, прожигая в боковине, рядом с дном, отверстие. Во время этого теряет и находит свои кропалики. Потом устанавливает кропалик на раскуренной сигарете.
– Денис, – ласково просит он, – посвети мне.
– А, щас, буду я газ тратить!
– Ну, хотя б ты, Хрон.
Не отвечаю. Надоели они мне, вся эта уродская поездка… Лечь бы сейчас на свою кровать, прижаться к теплой жене. Телик посмотреть. Сейчас по тридцать первому каналу как раз «Клубничный десерт»… А я здесь, на холодной платформе, рядом с двумя идиотами… Нет, если бы получилось, порезал бы без сожаления. Не насмерть, конечно, но чтоб знали… И сидел бы сейчас в ментовке, в наручниках. Совсем бы тогда веселая поездка получилась…
Борису удалось положить кропалик на уголек сигареты, сунуть в отверстие – бутылочка энергично наполняется гашишным дымом.
– Короче говоря, Хрон, ты мне должен стольник, – заявил Дэн, как с дуба рухнул.
– С чего это?
– За гостиницу семьдесят, за остальное…
Я изумлен, ясное дело, обижен.
– Мы же договаривались, – напоминаю, – что ты за меня башляешь. У меня бабок нет.
– Отдашь, как появятся.
– Ну ты даешь, Синь! Не ожидал от тебя…
Дэн перебивает, голос у него злой до предела:
– Не называй меня Синью! Я давно вышел из этого возраста. Вообще надо завязывать со всем этим.
– Хм, – хмыкаю, – с чем?
– Со всей этой хренью. Пригласил отдохнуть, как людей, побывать в древнем городе, ознакомиться… А устроили дестрой настоящий. Скоты.
– Это ты в основном и устроил, в гостинице. Пидора стал изображать.
– Потому что надоело все…
А Борису наш разговор по барабану. Он заглотил из бутылочки дым, закатил шары и ушел в себя. Слушает нас, конечно, может, беззвучно посмеивается, но встревать в нашу грызню не хочет. Он сейчас выше этого.
С обвинений в мой адрес Дэн переключился на проблемы глобальные:
– Вообще всё дерьмо одно. Что бы ни начинал делать, оказывается дерьмом. До простейшего. Хочу выпить кагора, а кругом портвуха одна; девочка симпатичная где-нибудь в компашке встретится, понравится, так обязательно с чуваком… Бывает, проснусь утром, и такое чувство: надо новую жизнь начать. Какая-то легкость такая, вчерашний пакостный день далеко-далеко где-то там… Встаю, даже, бывает, зарядку сделаю, кофеек заварю. А потом начинается… И вечером снова в говно убитый, снова день, как и вчерашний. Эх, сука, уехать бы! В Питер уехать, снять комнату
– Размаслался, – протяжно, с усмешкой произносит Борис. – Кто б так не хотел? Вот нормальные люди для чего путешествуют? Они одиннадцать месяцев утопали в трясине жизни, этой ежедневности, а уж месяц – отмываются, счищают тину. Если больше года на одном месте жить – конец. Ведь все по схеме идет. Как конвейер. Утро, день работы, тупой вечер. Два дня выходных, чтобы восстановиться для новой недели. И снова – конвейер. Это ведь ненормальная жизнь. Тем более для нас, людей творческих.
– Для творческих? – Я готов расхохотаться. – Ты хоть одну почеркушку сделал за последние пару лет? Наверное, и карандаша дома нет.
– Как это – нет? Все на мази! – Борис оживает, начинает ерзать на скамейке. – В любой момент готов ворваться в бессмертие!
– Одно дело готов, а другое…
– Я жду вдохновенья! М-м, трудно, конечно, в таких условиях, но не безнадежно.
– «Явление Христа народу» готовишься красить? – подкалывает Дэн.
– Это детство, говорил уже, – морщится Борис. – Я отказался от этого замысла. Нет, сегодня нужно нечто такое… – Он с полминуты молчит. – Никто не знает, что сегодня нужно, чтобы бессмертное получилось. Все искусство в тупике. И живопись, и литература, театр, музыка. Ракушки, так сказать, есть, а жемчужин внутри нет… Родиться б мне лет на двадцать раньше, я б в легкую бессмертным стал. Тогда хорошо было – тоталитарная идеология, андеграунд, диссиденты. За бессмертие можно и пяток лет отсидеть, а уж если бы выслали – полный ништяк… Мда-а, а сейчас… сейчас полные непонятки, бесцветный период.
– К народу надо возвращаться, – появляется у меня идея. – Красить снова что-нибудь, вроде как у Максимова, у Перова…
– Во-во, это по твоей части, Хрон. Быдляцкие сюжеты классическими мазками. «Быдл Быдлов идет на завод», «Быдл Быдлов пьет в чебуречной», «Быдл Быдлов лежит под забором». Приступай! – Борис хохочет, но быстро успокаивается и снова переходит на серьезный тон: – Нет, сейчас нужен хитрый синтез реального и виртуального, новые технологии, соединение живописи, музыки, литературы и всего прочего.
– Ну, это известно двести лет уже, если не тысячу, – отмахивается Дэн.
– Известно-то известно, но никому реализовать гениально не удавалось… Давайте косячок раскурим?
– Можно, – неожиданно легко соглашается Дэн.
Давно так не мучился, как в эти четыре часа ожидания электрички. С тех пор, наверное, как служил в армии. Там приходилось в любую погоду бродить, тоже как раз по четыре часа, в качестве часового меж двух рядов колючки, охраняя ангары с крупой.
И давным-давно я не видел рассвета. А теперь вот торчу на холодной, пустынной платформе, смотрю на небо, туда, где среди черноты сначала густо посинело, потом, прямо на глазах, стало зеленеть. И такая багровая кайма… И кажется при этом, что тьма повсюду, кроме востока, только усиливается, что ночь, которую рассвет гонит с одного края неба, всей своей тяжестью наваливается на другой…