Московские встречи
Шрифт:
— Дайте нам попробовать, и вы увидите, кто прав!
Их поддержали командующий и комиссар истребительной авиации. Правда, от дневных полётов их не освободили, ночное патрулирование они организовали по собственной инициативе. Свои «чато» они теперь осматривали особенно внимательно — случись ночью в воздухе неполадка, им на скалах грозила верная гибель.
Что руководило ими, русскими лётчиками, которые вдалеке от Родины шли, рискуя жизнью, на опасность, на битвы, на грозные схватки с вооружённым противником в чужом для них далёком небе? С этим вопросом не раз обращались к ним простые люди Испании — земледельцы, виноградари, рабочие. Серов и Якушин только улыбались в ответ, дружелюбно обнимая собеседников за плечи.
О чём думал Серов, лежа в траве перед первым ночным полётом и глядя в густо-синее с крупными низкими звёздами испанское небо? Вспоминал ли свой родной заснеженный Урал, или родных и близких?
В неясных сумерках ночи возник силуэт Якушина.
— Готов?
— Айда!
Так необычно слышать здесь, на испанской земле, это русское «айда».
Айда! И вот уже два «чато», два «курносых», в неверном мерцании звёзд срываются со старта, уходят в ночь.
Они летают по очереди, неся дежурство над крышами мирных домов, над полями и виноградниками, над всей истерзанной испанской землёй. Это очень трудно — вести неустанные воздушные бои с превосходящими силами противника днем, и после этого, почти не отдыхая, снова поднимать машину в ночное небо. Ни радиостанций, ни службы наведения, всматривайся в глухой мрак воспалёнными глазами, ищи, где тут может повстречаться «Юнкерс», вражеский бомбардировщик, отлично защищённый от пуль.
Прошло уже несколько ночей, как они затеяли свое добровольное дежурство, а результатов всё не было. Не каждому под силу выдержать такие перегрузки. Вскоре они остались вдвоём с Якушиным.
Как ни странно, но неудачи ещё больше подзадорили Серова и Якушина, в этом они сходились характерами — в настойчивости, в своём нетерпеливом стремлении к схватке, к победе.
В соседстве шумного и энергичного Серова Якушин мог неопытному глазу показаться тихим и смирным человеком. На самом деле это была горячая, беспокойная душа, пылкая, бесстрашная, но внешне сдержанная и невозмутимая. Они с Серовым понимали друг друга без слов, и оба жаждали ночных поединков с грозным противником.
И вот наконец пришла та долгожданная ночь!
— Айда!
И два «чато», взвихрив за собою столбы пыли, в который раз уходят в звёздную мглу. Для верности они поделили высоты: Серов остался на двух тысячах метров, Якушин поднялся на три.
Сильно вызвездило. Анатолий вглядывается в ночную мглу, ожидая противника. Не видно. Зыбки и обманчивы ночные пейзажи Испании. Внизу — полная тьма, но он знает — там скалы и ущелья. Даже днём непросто ориентироваться в гористой местности.
Досадно, что немцы не летят.
Якушин, набрав высоту, первым увидел проплывшее на фоне звёзд тёмное драконье тело вражеского бомбардировщика. Он подошёл к нему справа и ударил из пулеметов. Сразу возник пожар. Охваченный пламенем, фашистский бомбардировщик косо повалился вниз. Серов видел, как самолёт ударился о землю и взорвался.
«Молодец, Миша! Но где же он сам?»
Развернувшись, Анатолий помчался в сторону своего аэродрома: отсутствие Якушина вызывало тревогу.
Проводив до самой земли горящий бомбардировщик, Якушин вернулся на аэродром позже Серова. Прямо с крыла он попал в могучие объятия друга.
Оба были счастливы оттого, что сумели доказать правильность своего плана.
— А все-таки можно фашистов сбивать и ночью!
Весть об этом событии облетела весь фронт. Утром позвонили из Мадрида, и героев первого ночного боя вызвали в штаб Главного командования. Их доставили туда с почётом, на правительственной машине, в сопровождении эскорта мотоциклистов.
Лётчиков встретил военный министр Идалеско Приэто, грузный, полный, небольшого роста человек, с круглой, коротко стриженной головой. В кабинете находился и командующий республиканской авиацией генерал Игнасио Идальго де Сиснерос, единственный кадровый генерал старой королевской армии, представитель древнего рода испанских грандов, перешедший на сторону народа.
Министр и командующий поздравили героев с важной победой.
В те годы не принято было награждать орденами, и лётчики за подвиги в воздушных боях премировались деньгами. Но русские отказались от денег: они приехали в Испанию сражаться не ради наживы, а по велению сердца. Они коммунисты.
В награду от испанского правительства они получили именные золотые часы. Якушин — за совершенный подвиг, Серов — как инициатор и командир ночного патруля.
Родриго Матэо (к этому времени у них появились новые, испанские имена: Серова прозвали Родриго Матэо, Якушина — Карлос Костехона) был глубоко огорчён тем, что он ещё не сбил ночью ни одного вражеского бомбардировщика.
— Лиха беда — начало! — успокаивал Якушин друга.
На следующую ночь на три тысячи уже пошёл Серов.
— Сперва мы летали только над своим аэродромом, — рассказывал он мне об этих первых ночных операциях. — Как только фашисты начинают сбрасывать бомбы, мы взлетаем. Они бомбили, а мы в это время с воздуха следили, откуда сыпались бомбы: они ложились по земле огненными вспышками. Это было очень трудно — разыскать в темноте вражеский самолёт.
Наконец, повезло и мне. Лечу, и вдруг вижу лунный отблеск на крыле чужого самолёта. Подлетаю ближе. «Юнкерс»! Открываю огонь. Фашисты стали отстреливаться. Но я шёл немного ниже, и меня не было видно. Подобрался я к ним справа и метров с тридцати снизу как рубану из всех пулеметов одновременно, прямо в бензобак. Показался огонёк. Теперь это была великолепная мишень. Дал ещё очередь: «Юнкере» вспыхнул. Объятый пламенем, он рухнул на землю. Только отошёл я от этого места, опять бомбят. Второй бомбардировщик! Погнался я за ним, долго его преследовал над территорией противника. Обстрелял, а уже луна заходить стала. И бензин на исходе. Двадцать килограммов осталось. Что делать?.. В бою астрономической ориентировкой некогда заниматься. Лечу обратно, смотрю на землю. Держу луну с правой стороны. Увидел дорогу. Кончился весь бензин» Смотрю — площадка. Возле площадки — пожар после фашистского налёта. Значит, думаю, наша территория. Откинул борт, пошёл на посадку. Стукнулся. Сел. И покатился вниз. Затормозил метрах в пятнадцати от обрыва. Машина цела. Вдруг меня взяло сомнение: на своей ли территории я сел?.. Думаю, отойду в сторонку, если услышу «камарада» — значит, наши, если «сеньор офицер» — значит, фашисты. Прошел в темноте с полкилометра. Слышу голоса. Остановился. Прислушался. Спрашиваю:
— Камарада республиканес?
В ответ щелкнули затворы — и полное молчание.
Опускаю руку на «тете», мы специально урезали кобуры, чтобы пистолет сразу можно было вырвать. Помолчал и снова кричу:
— Товарищи республиканцы?
— Си!
Свои! Сразу отлегло от сердца. Обрадовался страшно.
— Где ваш штаб?
У меня коробка хороших папирос с собой была, закурили. Я позвонил по телефону в штаб авиации. Там, оказывается, меня уже считали погибшим.
На другой день нас снова вызвали в штаб.
Спасшийся на парашюте немецкий офицер просил показать ему лётчика, сбившего его в ночном бою.
Одетый, как обычно одевались республиканские лётчики, в кожаную короткую куртку на «молнии» — касадора, в лакированных туфлях (которые лётчики предпочитали носить из-за большого удобства — достаточно было притопнуть ногой, как с них сразу слетала серая аэродромная пыль), Анатолий, несмотря на свои широкие плечи, производил впечатление юноши. Войдя в комнату вразвалку и держа руки за спиной, он остановился у двери. Офицер, допрашивавший немца, представил: