Московские встречи
Шрифт:
Ты идешь в наступление вместе с передовыми частями. Думая о тебе, хочется говорить о долге, о благородстве, о честном труде воина-журналиста.
Последнее твоё письмо помечено 15 мая 1942 года. Торопливый почерк…
«Началось большое наступление на Харьковском направлении.
Всё время разъезжаю, всё время в степях под открытым небом. Вчера во время жестокого боя я отправился в самое горячее место и был от немцев в 120 метрах, не дальше и не ближе. Это в первый раз за всё время войны.
Я был так близко, что мы им в рупор кричали:
— Эргибдих, — сдавайтесь, так вашу так!..
А когда обратно шёл, их автоматчики стреляли из пулеметов: на мне золотые пуговицы. Вот они и увидели… Приходилось много раз целоваться с землёй. А тут налетает авиация — опять ложись… В общем, весело!
…Настроение очень хорошее — ведь мы наступаем, а это для нас лучший праздник».
…Твоя последняя фотография: она прислана из Воронежа в феврале 1942 года. Хмурое, безрадостное утро, резкий ветер качает голые ветви обнажённых деревьев, витрины магазинов разбиты, ты в летном комбинезоне и собачьих унтах шагаешь по пустынной улице, направляясь на телеграф. Бледное, опухшее лицо. На обороте надпись: «Это я после полёта в тыл противника». Смелый воздушный рейд наших штурмовиков в немецкие тылы был выполнен с исключительным мастерством. На боевой машине, с грозным рёвом промчавшейся над колоннами врага, ты выполнял обязанности стрелка-бомбардира. Шагая после полёта по улице Воронежа, с ещё не остывшим боевым возбуждением, ты вновь и вновь переживаешь отдельные моменты этой удачной воздушной атаки. В самолёте об этом думать некогда, человек охвачен упоительным чувством скорости, вдохновенной лихорадкой, торжествующим ощущением своей непобедимости. Одна за другой проносятся в голове картины, полные стремительного ветра, взрывов, сопровождаемые могучей, победной музыкой моторов. Всё это нужно в полчаса изложить на бумаге, слегка вздремнуть на голых нарах и снова ринуться в гущу боевых событий.
Какая радость, командировка в Москву! Ты подходишь к парадному своего дома и… не можешь войти в квартиру: твоя семья эвакуирована в Чистополь…
«…Даже в десяти письмах невозможно описать, что произошло за это время моего молчания. Но у меня от царапины получилось заражение крови по всей правой руке, и я долго не мог писать. Теперь я руку вылечил, но писать ещё трудно, ты это видишь по моему почерку.
В Москву я приехал на семь дней и завтра уже уезжаю обратно. Увы, так нам и не удалось повидаться. Я предпринимал энергичнейшие меры, но самолёты ходят нерегулярно, и если бы я отправился в Чистополь, я рисковал бы опоздать… А я — человек военный…
_Не знаю, известно ли тебе, что я награждён орденом Красной Звезды. Это было большое торжество. Награждают у нас очень скупо. Я один пока из всех писателей на фронта отмечен наградой. В приказе командующего сказано: «За образцовое выполнение боевых заданий командования в борьбе против немецких захватчиков и проявленные при этом доблесть и мужество наградить…» и т. д.
…Я летал в глубокий тыл противника — это незабываемое… Всю ночь мы летали над головами фрицев, по всей Украине, над городами, занятыми немцами, нас обстреливали, ловили прожекторами, и мы, после всех операций, благополучно вернулись. Были и ещё интересные дела. При встрече расскажу. В общем, за меня вам краснеть не придётся…»
В Москве тебя приютили приятели. Эти несколько дней ты прожил в гостинице. Ты не мог остаться наедине со своим одиночеством. Вечерами собирались вместе приезжавшие с разных фронтов друзья — Евгений Петров, Лев Славин, Константин Финн. Ты пришел в гостиницу с огромным тюком сушёных фруктов. Рассказам и воспоминаниям не было конца…
Письмо семье ты отослал с Василием Гроссманом, твоим фронтовым другом.
«Это очень хороший человек, — писал ты, — и он многое тебе расскажет. Этот человек вёл себя на фронте честно, он — крупнейший писатель, но его семья тоже мучается. Он тебе всё расскажет о нашей жизни.
И если тебе сейчас приходится тяжело, то я здесь, на фронте, кровью своей, сединами своими, стремлюсь как молено лучше вести себя, как подобает мужчине, без громких слов — как гражданину, мужу и отцу».
Я разыскал всех людей, кто последним встречался с тобой.
Военный корреспондент Наташа Бодэ видела тебя как раз накануне отбытия на передовую.
— Было жарко, — рассказывает она, — помню, мы уже скатывали шинели и ходили нараспашку. Солнце припекало… Армия шла в наступление. Это было под Харьковом, у станции Лихачёво. Настроение у меня было боевое. Вдруг встречаю Михаила. Он, как всегда, веселый, возбуждённый.
— Получен приказ из штаба армии — вас отправить отсюда!
Мне это совсем не улыбалось. Здесь все было так интересно, значительно, ярко. Я заупрямилась. Он мягко, но настойчиво приказал:
— Немедленно… Сейчас же!
И заставил меня сесть в самолёт. Я так спешила, что потеряла даже свою шапку-кубанку.
Таким я его и запомнила из окна самолёта: Михаил стоял на аэродроме в военной форме, полный сил и бодрости, со своей неизменной ободряющей улыбкой.
А утром в Ахтырке я узнала, что немецкие танки прорвали фронт и их часть попала в окружение. Больше о нём никто и ничего не слыхал…
Собираясь вместе, мы всегда вспоминаем тебя, наш дорогой друг и товарищ. Недавно книга твоих избранных произведений вышла в новом издании. Твои приключенческие фильмы «Ущелье алмасов», «Случай в вулкане» и другие не сходят с экранов страны, они не стареют. В письменном столе лежат черновики твоих недописанных книг о новых маршрутах, о встречах с интересными людьми.
Недописано либретто приключенческого фильма «Рыцари грозных ночей». В нем подвиги войсковых разведчиков, их бесстрашие, благородный риск, на который идут смельчаки, пробираясь в стан врага. Всю жизнь ты стремился создать романтический образ героя нашего времени — в своих книгах и в своих поступках. Осталась незаконченной твоя рукопись о лётчиках-истребителях.
На столе — планы, схемы, намётки, дневниковые записи, отдельные сюжеты.
Над твоим письменным столом по-прежнему развернут морской флаг — символ зовущих океанских просторов, штормовых ветров и светлой надежды…
Парень с Урала
Майским утром мне позвонили по телефону:
— Разбился Серов.
— Как, разбился?
Несчастье не укладывалось в сознании.
— Разбился вместе с Полиной Осипенко во время тренировочного полёта в закрытой кабине. Недалеко от Москвы. Подготовься к выступлению по радио.
Серов! Анатолий…
Вспомнился праздник на Тушинском аэродроме. Лиловое небо. Зарево бушующего пламени подожжённого аэростата. Беглый огонь зенитных орудий. Окружённый белыми дымками разрывов, «вражеский» разведчик уходит на сторону расположения «своих» войск.
Со старта ему вдогонку срывается дежурное звено истребителей.
Всё это я вижу с самолёта, успев вовремя подняться в воздух.
Неожиданно из-за леса, прижимаясь к самой земле, на аэродром обрушивается грозная лавина «неприятельских» штурмовиков. С диким грохотом рвутся фугасные бомбы, в секунду взлетает на воздух ангар, чёрный дым поднимается к облакам. Люди, пригибаясь, бегут через поле, стараясь скрыться от смертоносного огня спаренных пулемётов.