Московский Бродвей
Шрифт:
– Но это значит, что мы не сможем выйти на настоящего заказчика никогда?
– Конечно, – беспечно пожал плечами Турецкий. – Вспомни, сколько громких убийств было раскрыто?
– Пожалуй, некоторые раскрываются, правда немногие.
– Вот-вот. Немногие. Потому что даже если киллеру удалось выжить, его не убрали, а доблестные сыщики исхитрились его поймать, то все равно эти дела трудно доказываются на следствии и в суде. И боятся они не исполнителей, а заказчиков. Наемный убийца будет молчать, ибо знает: тот, кто общался с ним, а вероятнее с его представителем,
– Почему же? Ведь чистосердечное признание…
– Да, иногда оно и облегчает наказание. Но если это признание привело к раскрытию преступления. А тут никакого раскрытия все равно не последует. Ну допросят этого человека, ну скажет он следователю, что в тот день, когда произошли переговоры, он мирно спал в постели с любовницей. Где-нибудь на Кипре. И ничего. А киллер пострадает. Его могут найти и отомстить.
Турецкий вздохнул и закурил. Мы уже подъезжали к нужному повороту.
– Самое главное, Юра, – продолжал Турецкий, – что следователь тоже это все прекрасно понимает. И если когда-то и удается все-таки раскрыть хорошо организованное заказное убийство, то это значит, что следователю очень повезло. А преступнику, наоборот, не очень. Так что, Юра, хорошо, если этот киллер твой начнет сразу колоться. А если не начнет? Ему, знаешь, жизнь дороже, чем те несколько тысяч долларов, которые он получил за свой неудачный выстрел.
– Ясно, – вздохнул я, – если мы не разыщем заказчика, значит, мою подзащитную действительно обвинят в организации покушений на Симеонова и Давида Консона.
– Ну, – протянул Турецкий, – это еще неизвестно. Если будут достаточные основания, то да…
– А если нет… – задумчиво протянул я.
– Если нет, то у нас образуется висяк.
– Кому же висяк нужен? Я знаю, что вы с ними боретесь.
– Да нет, лично я не борюсь, – весело ответил Турецкий, – по мне, пусть лучше будет висяк, чем невиновный человек в тюрьме.
– В том-то и дело, – задумчиво сказал я, – хотя я и сам-то до сих пор не знаю, виновна она или нет…
Через полчаса мы уже оказались в деревне, где я так насыщенно провел прошлую ночь. При дневном свете деревня выглядела совсем по-другому. Немного покрутившись по улочкам, мы подъехали к тому самому забору, в проем которого я так замечательно въехал ночью.
– Сюда, – показал я.
Наш маленький кортеж с трудом въехал в небольшой двор.
– Вот в этом сарае я его и оставил.
Турецкий покачал головой:
– Ох, сомневаюсь, что они его не нашли. Тут всего-то две с половиной улицы. И заброшенных дворов не так уж много. А если это действительно менты, то им по профессии положено быть ищейками. Ну ладно, пошли посмотрим, что там, в этой развалюхе.
Мы открыли двери сарая, и я сразу увидел джип. Увидел и тут же вспомнил, что прикрывал его кусками жести. Теперь они были отброшены…
Вместе с Турецким и несколькими оперативниками мы подошли к машине.
– Вот он, – показал Турецкий.
Действительно, мой пленник
Однако в его облике появилось и нечто новое. Прямо из груди торчала наборная желто-красно-зеленая ручка ножа…
– Да, – констатировал Турецкий, – очевидно, мы все же опоздали.
Он сделал знак оперативникам МУРа пока не трогать сидящего в машине, а сам взял его за руку.
– Нет, – произнес он, – знаешь, Гордеев, возможно, тебе все-таки повезло. Как и мне, впрочем. Рука теплая. Ощущается нитевидный пульс.
– Он жив? – изумился я. Поверить, что в человеке могут сохраниться жизненные силы, после того как ему под пятое ребро воткнули нож, было трудно.
– Как ни странно, но это так… – пробормотал Турецкий, а потом громко крикнул: – Быстро реанимацию сюда!
Оперативники бросились в машину, а Турецкий вынул из кармана перочинный нож и начал перерезать путы, которыми я так старательно связал его ночью.
– Кстати, кажется, я этот нож уже видел. В руках одного из бандитов.
– Это установит криминалистическая экспертиза. Если, конечно, на ручке остались пальцевые отпечатки.
– Должны остаться…
– Ну, Гордеев, если он выживет, с тебя коньяк! – заявил Турецкий, освобождая рот моего пленника от кляпа.
– Заметано, Александр Борисович! – согласно кивнул я.
– Нет, – добавил Турецкий, осматривая грязную тряпку, которой я давеча заткнул рот киллеру, – пожалуй, две. С таким кляпом и здоровый человек, без ножа в сердце, с трудом бы выжил… Если серьезно, то парню может повезти. Обрати внимание, крови почти нет. Значит, нож вошел аккуратно и сам собой заткнул рану.
– Такое возможно? – с сомнением покачал головой я.
– Да, если нож определенной формы – обоюдоострый, без боковых ложбинок, по которым сразу начинает вытекать кровь. Смотри – нож самодельный, ручка во всяком случае. Возможно, он изначально был сделан именно так, чтобы легко, как в масло, входить в плоть.
– Не хотите же вы сказать, что те, кто делал нож, специально предусмотрели возможность выживания жертвы после смертельной раны? – иронично заметил я.
– Нет, конечно, – покачал головой Турецкий, – такие ножи рассчитаны на молниеносный тычок. Уколол, вынул, убежал. У жертвы из груди пару секунд бьет небольшой фонтанчик, а потом она умирает.
– Но погодите, – почесал я затылок, – почему же тут не произошло этого?
Турецкий задумался, а потом сказал:
– Знаешь, это не самая большая загадка. Почему ты не задаешь других вопросов? Например, почему человек, напрямую связывающийся с Дейнекиным, которому тот высылает на подмогу группу своих подручных, получает нож в сердце? Причем, скорее всего, от этих самых подручных.
– Ну это еще неизвестно, – заметил я.
– Всякое может быть. Но маловероятно, чтобы доярка тетя Маня с соседнего молокозавода, случайно обнаружив джип со связанным человеком, моментально достала из кармана финак и всадила ему в сердце. А потом скрылась.