Московский полет
Шрифт:
Только тут я вспомнил, что вчера в венском аэропорту Дэнис Лорм, наш вундеркинд-обозреватель из Вашингтона, говорил мне о заседании «ельцинской группы». А теперь оказывается, что мой школьный приятель – член этой первой в истории СССР легальной парламентской оппозиции!
– И все это происходит в Доме кино? – сказал я. – Сейчас?!! И Ельцин там?
– Конечно, но сегодня заседание уже кончилось, а завтра продолжится с девяти утра.
– Рустам, я должен там побывать!
– Не думаю, что тебя пустят, старик…
– Я буду там завтра утром! – вдруг заявил я с хмельной уверенностью – не то мой успех у Кати-официантки
– Это будет анекдот, если ты туда попадесс! – сказал Толстяк, автор будущего фильма «60 анекдотов из эпохи Брежнева». – Пари на яссик коньяка, ссто тебя туда не пустят!
– Ну зачем пари? – струсил я в последний момент. – Я попробую. Рустам, а ты не сможешь меня провести?
– Я завтра приеду только после трех, у меня с утра встреча с бельгийским телевидением, – ответил он и добавил с проницательностью профессионального кинодраматурга: – По-моему, ты уже закадрил официантку.
– С чего ты взял?
– Я сюда заходил пару раз, и меня всегда заставляли ждать по часу и отвратительно кормили. А тут не успел я сесть, как она, не спрашивая, принесла мне прекрасный шашлык и даже гурийскую капусту! Чем ты ее охмурил?
– Родина, старик, знает своих героев, – произнес я скромно.
Через полчаса, расплачиваясь с официанткой, я сказал ей:
– Катюша, послезавтра я улетаю в Ленинград, а оттуда – в Таллинн и – гуд бай, Россия. Но если я приеду сюда еще раз, как мне тебя найти? – И прямо посмотрел в ее юные глазки-вишенки.
Она взяла у меня чек и написала на обратной стороне: «Катя Кулакова. 445-12-32. Только не надо больше подарков».
И она посмотрела мне прямо в глаза.
Я поцеловал ей руку. И подумал: «Господи, спасибо тебе! Пусть я никогда не трахну ее, и пусть я никогда больше не приеду в Россию. Но мне пятьдесят, а ей едва ли двадцать, и она – готова.
Спасибо тебе, Господи!»
Часть третья
16
Когда я вошел в гостиничный номер, Роберт Макгроу стоял спиной ко мне – лицом к открытому окну. Широко расставив ноги, он с хмельной сосредоточенностью держал на плече видеокамеру и говорил вполсилы своего громоподобного голоса:
– Это Москва, август 89-го. Видите этот монумент? Это памятник Гагарину и русской космонавтике. Выглядит впечатляюще, особенно ночью. Но остальная Москва очень темная…
Я догадался: он снимает из окна ночную Москву и одновременно наговаривает на кассету комментарии. Я замер у двери, чтобы ему не мешать, но тут его камера резко повернулась ко мне, и, не отрываясь от окуляра, Роберт воскликнул:
– О, Вадим! Привет! – И продолжил тоном теледиктора: – Это мой сосед по комнате Вадим Плоткин. Входи, Вадим! Познакомься с моими друзьями…
Я шагнул в номер и только тут увидел, кого Роберт имеет в виду: в глубине комнаты сидели две молодые женщины. «Ого! – подумал я. – Сразу две! Этот Роберт не теряет времени даром!»
Перед его гостями на столике стояли открытая коробка шоколадных конфет, початая бутылка бренди и несколько бутылок минеральной воды. А на тумбочке и на подоконнике лежали внаброс сувениры: брелоки, флажки, значки, крохотные индейские куклы, фломастеры и поясные пряжки с надписями
– This is Maria and Shura [Это Мария и Шура], – сказал Роберт, продолжая снимать нас видеокамерой. – Они обе учительницы в московской школе номер 32. Дети из их классов переписываются с нашей колорадской школой уже три года! Но ты не можешь себе представить, чего мне стоило провести их в гостиницу!..
И, отложив наконец свою камеру, он рассказал мне, какую битву со швейцарами и администратором отеля ему пришлось выдержать, чтобы этих московских учительниц пропустили к нам в номер.
– Я сказал администратору: я приехал в Москву только для того, чтобы увидеть детей, которые пишут нашим детям такие замечательные письма. И пригласить их в Америку! За наш счет! Но о какой дружбе можно говорить, если вы даже школьным учительницам не разрешаете говорить с нами! Это же против политики вашего правительства, я напишу Горбачеву личное письмо! О’кей, после этого нас пропустили, и я повел их в ресторан. И что ты думаешь? В гостинице три ресторана, но ни в один нас не пропустили! Говорят: нет мест. Но я вижу, там полно свободных мест! И я не понимаю, Вадим, как они делают тут деньги, если в пустой ресторан не пускают клиентов? Я не понимаю! – Он залпом выпил остаток бренди и тут же расстегнул еще одну кнопку на ковбойской рубашке.
Я посмотрел на учительниц. Теперь я понял, что, кроме одежды и отсутствия сигарет, отличает их от проституток. Скованность. Любые гостиничные бляди уже давно сидели бы развалясь в этих креслах и выставив циркулем голые ноги. Они бы запросто выпили эту бутылку бренди и раскололи Роберта еще на пару таких же плюс блок «Мальборо». Но эти учительницы…
Наверно, и до моего появления они сидели тут как замороженные, не зная, как удрать от подвыпившего американца. А когда я появился, они вообще окаменели, поняв по выражению моего лица, что я принял их за проституток.
Я попробовал исправить эту бестактность и тихо сказал им по-русски:
– Вам помочь слинять отсюда?
Они обе вскинули на меня изумленно-обрадованные глаза.
– Ой! Вы говорите по-русски? – спросила Мария. У нее оказались замечательные серые глаза, серьезные и трепетные, как у гимназистки.
– Да, чуть-чуть…
– Вы что, советский? – спросила Шура. На мой вкус, она была толста, полные белые плечи просто выпирали из тесного платья, но Роберт, кажется, не мог оторвать глаз именно от этих плеч.
– Бывший, – ответил я.
– Ой, вы знаете, мы просто в жуткой ситуации! – сказала Мария. – Про эту гостиницу была большая статья в последней «Юности», что здесь сплошная коррупция – от дежурных по этажу до директора и швейцара!
– Швейцар берет с проституток по десятке за вход, а просто так никаких женщин не пускают, – подхватила Шура. – А рестораны контролируются мафией, у них тут по субботам всегда сабантуй. Но как это объяснить Роберту?
– Нам так стыдно за нашу страну! – добавила Мария. – Он приехал к нам как гость!