Московский процесс (Часть 1)
Шрифт:
Словом, и без того мы висели на волоске, а наша жалкая помощь диссидентам мозолила глаза левому истеблишменту. Тут же и повод подвернулся — мы сделались «слишком спорными».
Что было делать? Наученный горьким опытом дела о моем «убийстве» Джессики Савич в журнале «Новое время», я не стал и пытаться чего-либо достичь в американском суде. Но, восполь-зовавшись тем, что крошечная часть тиража «Нейшн» (не более 100 экземпляров) распростра-нялась в Англии, я попытался судиться с ними здесь.
Бог мой, каких только невероятных предлогов не придумывали «ответчики», лишь бы не допустить дело до суда, затянуть, заволынить.
Я имел удовольствие прочесть их ходатайства — эти шедевры циничной и наглой лжи: ах, писали они, мы так утомлены нервным напряжением, ожидая суда последние пять лет. Да мы уже и не помним деталей дела — было бы несправедливо нас теперь о нем допрашивать под присягой. А, кроме того ведь сейчас все изменилось, нет ни СССР, ни КГБ. О чем же спорить? Зачем ворошить прошлое?
Так и не удалось мне заставить их ни ответить перед законом, ни хотя бы извиниться. Даже плюнуть в глаза этой мрази я так и не смог. Пожалуйста, сделайте это за меня, если вы кого-то из них случайно встретите.
А чего же еще остается мне желать, подводя итог и этой затянувшейся главе, а заодно и своей жизни, кроме как харкнуть в морду всей той нечисти, — на Востоке ли, на Западе, — что лишила мою жизнь смысла, а мир выздоровления? Любуйтесь теперь делом рук своих, радуйтесь тому, как ловко вы всех обдурили. Говорю всех, ибо и самих себя — тоже. Вряд ли вам будет уютно в этом разлагающемся, тонущем во лжи мире: ведь даже и вору привольно лишь среди честных людей, как и лжецу — среди правдивых; иначе придется красть друг у друга да друг дружку обманывать. Какой же в том прок, какая прибыль?
А ведь все могло быть иначе, окажись в людях даже не крупица совести нет, на то не смею и уповать, — но хоть капелька дальновидности, хоть толика расчета чуть-чуть подалее, чем сиюминутное торжество. Казалось бы, именно этой способностью мы, двуногие прямоходящие, и отличаемся от своих ближайших родичей — отыскав пригоршню семян, они тотчас ее в рот и запихнут, да и рады-радешеньки, что не сосет под ложечкой; но предок наш положил семена в землю, полил водой, терпел голод — зато и получил вдесятеро. Не так ли начиналась наша цивилизация? Не на том ли она и кончается — при полном нежелании подумать о будущем хоть на минуту? Ведь как ни фантастично это звучит сегодня, а вполне можем мы — при таких-то склонностях — проснуться однажды в джунглях, среди развалин нашего древнего храма, по которым с визгом скачут мартышки.
Радуйтесь, прямоходящие, приходу обезьяньей цивилизации! Ни лишних усилий, ни даже штанов не надобно: можно с красной задницей бегать на четвереньках.
Да что ж, скажите, с макаки и спрашивать, коли лобик у нее вон какой махонький — мыслишка покрупнее там и не развернется. Не то, что у Михаила Сергеевича Горбачева: семь пятен во лбу, Сократ, да и только. И хорошо ль ему теперь, с таким-то лбом, да при Нобелевской-то премии, пешком ходить? А уж как хитрил, какие интриги плел — уму непостижимо. Лишь бы еще денек, но при власти, хоть и с краешку, да на троне. И ведь почти всех уже перехитрил, одни только прислужники вокруг оставались. Глядь — не тут-то было, — они ж его и облапошили. И винить некого — сам выбирал, сам возвышал кого поподлее, давил кого почестнее, хитрил-хитрил, да сам же и запутался.
А интеллигенция наша! Не хочешь, а плюнешь. Тоже ведь лбами Бог не обделил, о-го-го какие лобешники на Руси встретить можно. Столетиями отращивали. Ан все не в прок: крутились, ерзали и так, и этак, смекая, каким бы манером пирожок объегорить: и схавать его, и чтобы вроде он несхаванным остался. Всех и мыслей-то за могучими лбами — как бы протолкаться поближе к теплому, вонючему корытцу. Глядь — ни пирожка, ни рыбки, ни корытца. Пусто. Сидят теперь по холодным квартирам, топят печки-буржуйки томами Ленина. Только вьюга блеет в трубе: не справедли-и-и-и-во-о-о…
Не удивительно ли: при такой-то хитрости да ловкости, а проглядела вся эта свора грядущий крах своего благополучия. Все лишь бы других не пустить, другим не дать, а там хоть трава не расти. Только и могли, что, распихав всех толстым задом, поудобней усесться:
«Мы — хозяева…»
И будет теперь Россия, по злому народному выражению, — как говно в проруби: волнения много, а двигаться некуда. Будет гнить да вонять, заражая округу, и будут, зажав нос, постораниваться другие народы и государства.
Впрочем, им ли теперь нос воротить? Не сами ли постарались поднавалить в ту же прорубь? Не они ль «спасали» своего любимца вопреки всякому здравому смыслу, наперекор собственному же интересу? Одни — из жажды «стабильности», другие — от страха, третьи — от безмерного гуманизма, но ведь факт: внесли посильную контрибуцию в нашу российскую прорубь. Всего-то и нужно было не более 0,01 % того, что отвалили любимцу, только бы не ему, а тем, «неконтролируемым», — была бы вам сейчас и стабильность с гуманизмом, да ведь и мысль-то не Бог весть какая грандиозная, без Сократова лба можно догадаться, что не бывает «контролируемых» революций, тем более — народных лидеров. Но и теперь их спроси: кто вам милее — Руцкой с Жириновским или Солженицын? И гадать не надо, знаю наперед, кого предпочтут.
Да, мы не победили, ибо никто — никто — не пожелал не только нашей победы, но даже и честного партнерства. А ведь и Запад — не в числе триумфаторов. Ни салютов, ни парадов, ни торжественных речей — только продолжаются фейерверки и в Боснии, и в Анголе, и в Палестине. Вот и еще один фейерверк готов расцвести в Южной Африке, во имя прогресса. Вроде бы и сдох дракон, но осталось множество дракончиков — Ионы Андроновы на Востоке, Кевины Кугэны на Западе, — шумно празднующих свою победу. Это их время, их пир, да и чума — тоже их.
И прав был Гоголь, сто десять лет назад написавший: куда ни глянь, вокруг одни свиные рыла. Что же я-то мог сделать, коли эта экологическая ситуация за сто лет отнюдь не исправилась? А по совести сказать, дай мне хоть вторую, хоть третью жизни, ничего другого не мог бы я сотворить, поскольку не победы искал, но слишком рано понял:
«Несчастна страна, где простая честность воспринимается в лучшем случае как героизм, в худшем — как психическое расстройство, ибо в такой стране земля не родит хлеба. Горе тому народу, в коем иссякло чувство достоинства, ибо дети его родятся уродами. И если не найдется в той стране, у того народа хотя бы горстки людей, да хоть бы и одного, чтобы взять на себя их общий грех, никогда уже не вернется ветер на круги своя».