Москва 2087
Шрифт:
Он рванул Наташкину руку на себя, снова повинуясь чужому инстинкту. И опять проигнорировал взрыв боли в груди.
— Сашка, ты чего? — Наташка как будто удивлялась — с какой это стати он хочет отобрать у неё оружие.
Но тут Сашка удивил и самого себя.
— А ну, бросай! — рявкнул он, а потом прибавил несколько таких слов, какие в прошлой жизни он стеснялся употреблять даже мысленно.
Неизвестно, что подействовало на его бывшую одноклассницу сильнее: вид окровавленного Сашки, его инородная, взрослая сила или этот затейливый мат. Но только никелированный пистолетик она выпустила. И первым Сашкиным побуждением было — не просто наставить на неё оружие, но еще и спустить курок. Чтобы уж — наверняка.
Однако
Его кровь пачкала светлые Наташкины волосы — теперь бывшая одноклассница едва доставала ему головой до плеча. И Сашка подумал: «Наташка стала теперь как линяющая белка: местами — светлая, местами — рыжая…»
— Ничего… — Сашка здоровой правой рукой слегка погладил Наташкину спину, которая тут же затряслась под его пальцами. — Всё хорошо… Нам только понадобится телефон…
— Мы не должны сдавать его на экстракцию. — Наташкин голос звучал жалобно — но и зло, обиженно. — Иначе он тоже сможет вернуться — как и ты.
— Он не вернется. — Сашка отнюдь не был в этом уверен, но перед глазами у него уже прыгали черные точки: от потери крови, как он понимал; ему срочно нужна была «скорая». — Я тебе обещаю, что на экстракцию он не попадет. Я сумею убедить суд, что он даже этого не достоин.
5
И сейчас, почти два месяца спустя, несдержанное Сашкино обещание являло себя во всей красе. Чему сам Александр Герасимов и был свидетелем.
Он всё еще должен был носить перевязь для левой руки: как выяснилось, у реградантов огнестрельные ранения заживали плохо. Макс подумал даже: это — свидетельство потенциально опасной аберрации, и надо будет как-то нивелировать её. Однако — новая технология корпорации «Перерождение» была настоящим светом в конце туннеля. Подлинной панацеей для вымирающего человечества. И стоило ли обращать внимание на такие пустяки, как замедленная регенерация тканей у пациентов?
А вот голова Петра Ивановича Зуева вполне успела зажить. То ли Сашка двинул его прикладом «Льва Толстого» не так уж сильно, то ли бывший директор зоопарка обладал просто выдающимися способностями к физическому восстановлению. Когда он вошел в отсек за стеклом — тот, что напоминал операционную — лицо его было белым, как сметана. И крупные черты его одутловатого лица заострились и окаменели — его лицо стало похожим на лик каменной горгульи с крыши какого-нибудь готического собора. Однако ступал Зуев твердо — не качался. Или, быть может, не качался он потому, что справа и слева его поддерживали под локти двое охранников. Чтобы он, чего доброго, не оступился в последний момент, не сломал себе ногу или руку — из-за чего не-казнь пришлось бы отложить. А оступиться он мог: его руки и ноги сковывали сверхпрочные пластиковые кандалы.
«Как будто он может отсюда сбежать! — подумал Макс. — Или — наброситься на своих не-палачей — которых тут восемь человек».
Однако он, доктор Берестов, знал: кандалы — это быда дань традиции. И еще — реверанс в сторону родственников жертв. Как будто тех утешил бы факт, что человек, отнявший у них всё, в последние минуты своей человеческой жизни передвигался стреноженным, словно лошадь на пастбище.
Зуев мог видеть через стекло, кто пришел на него посмотреть — это тоже было частью процедуры. Так что, когда женщина, сидевшая от Макса через два стула, вскочила на ноги и бросилась к стеклу, Зуева качнуло в сторону — словно он опасался её гнева.
— Ты!.. — Она бешено, исступленно ударила
Максу было известно: это — мать Валерки, лучшего друга Сашки Герасимова. И несчастная женщина явно не знала, что здоровенный мужик с рукой на перевязи, сидевший сейчас в зале — это вернувшийся из небытия Сашка. Все осведомленные об этом лица хранили молчание. Сашкины родственники — из-за того, что их мальчик прошел реградацию нелегально. Наташка — потому что так ей велела её мама, которая сидела сейчас с нею рядом. Макс имел разговор с госпожой Зуевой — и дал ей понять, что снисходительное отношение корпорации «Перерождение» к проблемам её дочери будет напрямую обусловлено её молчанием. А сам Сашка молчал, не раскрывал своей истинной личности, просто потому, что не смог бы иначе смотреть в глаза родным своих одноклассников. Хоть и не было никакой его вины в том, что из всего класса выжил только он один.
Правда, Макса удивило то, что Валеркина мать говорит про двадцать восемь человек — ведь Наташку-то она видела! Но потом он решил: для родителей все дети умерли еще в октябре 2081 года. И появление здесь живой и здоровой Наташки казалось им нонсенсом, совершенно несуразной вещью — всё равно, как если бы здесь появился человек, называющий себя воскресшим поэтом Пушкиным.
Валеркину мать тут же мягко и ловко подхватили под руки охранники, к которым подбежала также и женщина-психолог, которую вызвали дежурить во время процедуры не-казни. Как видно, подобные эксцессы были в этой клинике отнюдь не в диковинку. И минуты на три все — включая самого Макса — отвлеклись от того, что происходило за пуленепробиваемым стеклом. Лишь тогда, когда мать Валерки вывели из зала со стульями, и там снова повисла тишина, Макс наконец-то посмотрел, что творится в операционной.
Зуев уже лежал на длинном медицинском столе, и пластиковые кандалы с него успели снять. Вместо них запястья и щиколотки бывшего директора зоопарка защелкнули в специальные захваты, которые на этом столе имелись. Петр Иванович что-то быстро говорил — поворачивая голову поочередно к каждому из своих восьми не-палачей. Наблюдателям не было слышно, какие слова он произносит: стекло было еще и звуконепроницаемым.
Однако в этом стекле имелся специальный динамик. И вот-вот должен был наступить момент, когда его включат.
Глава 5. Не казнь
Январь 2087 года
Москва
1
Прибывший в клинику юрист включил микрофон только в своем отдельном отсеке — чтобы наблюдатели могли слышать, как он зачитывает укороченную версию приговора. А Зуева, продолжавшего что-то бормотать, по-прежнему не слышал никто. Их назвали двадцать семь — имен его жертв. Но, похоже, никто кроме Макса не обратил на это внимание.
Каждое имя было для Макса — всё равно, что выплеск крутого кипятка ему на кожу. Он даже сам от себя не ожидал такой реакции: он вздрагивал, передергивал плечами и жаждал сбежать после каждого услышанного имени. В душе его уже полгода царило некое подобие мира — с тех самых пор, как Настасья стала его невестой и поселилась вместе с ним в Москве. И вот теперь приговор бывшему директору зоопарка словно вернул ему память о том, что он, Максим Берестов, не имел никакого права забывать: все эти люди, чьи имена перечисляли сегодня, были бы живы и здоровы, когда б ни его, Макса, пронырливый ум и фатальная везучесть. Ну, скорее всего были бы живы и здоровы.