Москва еврейская

Гессен Юлий Исидорович

Дело было летом, и отсутствие квартиры не являлось особым злом. К услугам моим и моих единоверцев были все московские бульвары. До 1-го часа ночи мы прогуливались по бульварам, сидели на скамьях — словом, имели непринужденный вид обыкновенных гуляющих обывателей. Или, как выразился один из моих компаньонов, «совсем похожи на людей». К первому часу ночи «настоящая» публика уходила, и тогда мы располагались на скамьях на ночевку. Не было удобства, но не было и одиночества: добрая половина скамей, в особенности Тверского, Зубовского и других более богатых растительностью бульваров, была усеяна телами нелегальных. Ввиду патриархальности, царившей в то время в Москве, низшая администрация в лице сторожей и смотрителей бульваров не видела в этом ничего не естественного. Только по утрам, когда сторожа приходили подметать, они будили ночлежников, наставительно замечая: «Здесь спать нельзя; бульвар для гулянья, а не для спанья».

Бульварное благополучие продолжалось, однако, недолго. Недремавшее

око Власовского обнаружило «злоупотребление». Начались облавы. На третий день моего проживания на Тверском бульваре такая облава нагрянула в нашу «гостиницу». Многим, в том числе и мне, удалось ускользнуть от полиции. В этом, однако, нельзя усмотреть нерадение полиции, небрежность с ее стороны или недостаточное усердие. Наоборот, ловлей евреев полиция занималась очень охотно. Но их было так много, а численность полиции по штатам, очевидно не рассчитанным на массовое выселение, была так мала, что едва ли не большинству евреев удавалось спастись. Но все же жатва при этих облавах бывала обильна. Засидевшиеся в гостях обыватели, возвращавшиеся на рассвете домой, бывали очевидцами любопытных картин: многочисленная группа евреев обоего пола, понуривши головы, шла, окруженная цепью торжествующих городовых. Почти всегда в толпе были дети, выброшенные вместе с родителями на улицу. Торжество городовых было небезосновательно: за каждого «пойманного» полагалась награда. Если бы эту картину видел иностранец, то подумал бы: «Сколько, однако, в Москве преступников и как развита преступность среди детей». Не мог же он знать, что всё преступление их в том, что, выброшенные на улицу из своих квартир, они вынуждены были искать ночлег на бульварных скамьях.

Лишившись возможности ночевать на бульварах, я, подобно моим нелегальным единоверцам, вынужден был прибегнуть к другому способу: ночному хождению по улицам. Пустынные переулки Москвы приобрели необычный вид: в этих переулках, в которых жизнь обычно около 9 часов вечера настолько замирает, что даже собаки не встретишь, по ночам появлялись медленно и устало движущиеся фигуры: это были нелегальные евреи, иногда целые семейства; впереди отец, а поодаль, в нескольких шагах, мать с ребенком на руках. Разделялись, чтобы не было хождения скопом. Переулки избирать приходилось наиболее глухие, старательно обходя полицейские посты. Полиция имела строгое предписание и останавливала не только евреев, но и всех подозреваемых в еврействе, требуя документов. Строгие кары за недостаточное наблюдение за евреями, с одной стороны, награды за каждого пойманного, с другой стороны, — все это привело к тому, что улавливание евреев стало единственной миссией ночных полицейских, забросивших все остальные функции. У полиции сложилось особого рода соревнование: каждый старался уловить как можно больше. В число улавливаемых нередко попадали христиане, заподозренные полицией в еврействе и случайно не имевшие при себе документов. Каждую ночь на улицах Москвы многократно происходили погони: нелегальный удирал от заметившего его городового, а тот, бросивши пост и прорезая ночную тишину резким свистом, гнался за «преступником».

Это обстоятельство в скором времени учли московские мазурики. Одновременно с выселением евреев стали возрастать случаи ограбления магазинов. Прямо с улицы, путем взлома окон. Способ ограбления, основанный на выселении евреев, был очень прост: один или несколько человек из шайки придавали себе вид евреев; около намеченного к ограблению магазина они нарочито привлекали внимание полиции. А затем бросались стремглав бежать. Городовые за ними. Свистки, суматоха. Городовые с соседних постов тоже устремлялись. Площадь около намеченного магазина оголялась от полиции. Мазурики, похозяйничав, удалялись с награбленным добром. Если их товарищей полиция нагоняла, то оказывалось, что бежавшие — не евреи и все документы в порядке; выселять их не было оснований, а возникавшее желание задержать парализовалось известной мздою. Когда же городовые возвращались на свои посты, магазин оказывался уже разграбленным.

К бульварам и хождениям по улицам прибегали несостоятельные люди или семейные. Одиночки, располагавшие некоторыми средствами, могли устроиться более удобно и безопасно. В Москве было множество гостиниц, предназначенных не для жилья, а для ночных свиданий. Там, конечно, не спрашивали видов на жительство. Взяв с собой первую попавшуюся проститутку, еврей уже был обеспечен ночлегом. Энергичный Власовский подметил и это и обязал гостиницы требовать паспорта.

Остался один выход: ночевать на квартирах проституток. На главных улицах, превращающихся вечером в биржу свободной любви, можно было наблюдать, как за бойко шествовавшей проституткой в нескольких шагах едва поспевал печальный и униженный почтенный еврей, который, конечно, очень далек был не только от покупной, но и вообще от всякой любви. Вскоре это приняло столь распространенную форму, что проститутки, едва заметив по вечерам еврея, сами предлагали ночевку. Всё прогрессирует. Проститутки быстро сообразили, в чем дело, и многие из них завели себе запасные комнаты, которые предоставлялись евреям.

В первое время деятельности Власовского

евреи изобрели довольно остроумный способ отсрочки своего выселения: по предварительному между собой сговору двое обращались в мировой суд. Жалобы подавались в двух разных участках, и в этих жалобах приводилось обвинение в оскорблении действием. Тот еврей, который в одном участке фигурировал в качестве обидчика, в другом был уже обвиняемый [595] . Каждый являлся в соответствующий участок к судье и, указывая на то, что обидчик собирается уехать и таким образом оскорбление останется ненаказанным, добивался того, что судья отбирал подписку о невыезде. Когда же дело доходило до разбора, то на стереотипный вопрос мирового судьи они заявляли, что кончают дело миром. А иногда просто к моменту разбора они, уже покончив свои дела, сами уезжали, и дело прекращалось за неявкой сторон.

595

В тексте ошибка; во втором случае должно быть: «обиженный», или «истец». — Ред.

Однако и на это было обращено внимание, и судьям воспретили отбирать подписку о невыезде.

После 8-дневного пребывания на нелегальном положении я получил место в аптеке и стал полноправным — в смысле жительства — гражданином. Но, правда, ненадолго. Сергей Александрович добился от центральной власти постановления, коим, в изъятие из общего закона, для евреев, изучающих фармацию, Москва была вовсе закрыта.

Некоторые пристава настолько вошли во вкус преследования евреев, что в своих устремлениях зашли даже дальше своего начальства. Так, например, пристава Басманной и Тверской частей задались определенной целью устроить у себя «химически чистый» участок, т. е. в котором не было бы ни одного еврея, даже из категории тех, которых и Власовский не выселял. Оба они приглашали к себе врачей, юристов и прочих евреев и предлагали им переехать в другой участок, прямо заявляя, что они не хотят иметь у себя в участке евреев.

Пристав Басманной части (если не ошибаюсь, Леонтьев) при этом цинично заявлял:

— Я не имею права вас выселить из моего участка, но я вам отравлю жизнь: каждую ночь вас будут будить и проверять документы, и, если что-нибудь окажется не в порядке, я буду неумолим.

Во многих случаях это оказывало действие. Обретя право жительства, я имел неосторожность снять комнатку на Бронной улице. Жили мы в этой комнатке втроем и платили 11 р. с услугами. Так как мои бумаги были в порядке, то я был прописан. На третий день меня вызвали в участок. Пристав лично принял меня и сказал, что он вынужден был прописать меня, но советует мне лучше переехать в другой участок. Я ответил, что не имею возможности этого сделать. Тогда он заметил, что едва ли мне и моим квартирохозяевам будет удобно, если каждую ночь будет ко мне являться городовой за проверкой документов. Я выразил готовность пойти на компромисс, т. е. переехать не за мой, а за его, пристава, счет: пусть он мне уплатит то, что я внес за квартиру, расходы по переездке и приисканию комнаты; на это, однако, он не согласился.

Пристав свою угрозу исполнил: раза два ко мне ночью являлся околоточный надзиратель. Этот полицейский оказался добродушным малым, и, очевидно, ему самому ночью спать хотелось, и мы пришли с ним к соглашению, что он будет приходить утром. И действительно, он каждое утро являлся в 8 часов, мы выпивали с ним чаю, а затем я подписывал заранее принесенный им трафаретный протокол о том, что он был будто в 3 или 4 часа ночи и проверял мои документы. Вскоре я переехал на жительство в самую аптеку, и мои деловые сношения с московским околоточным прекратились.

Постепенно, путем специальных узаконений и сенатских разъяснений, Сергею Александровичу удалось в значительной степени «очистить» Москву от евреев. Борьба велась настолько энергично, что у полицейских чинов все более укреплялось убеждение в том, что главной целью административной деятельности является именно выселение евреев. Это вкоренилось настолько, что сохранилось вплоть до переворота 1917 года, принимая, правда, в зависимости от условий момента, разнообразные формы.

Еще при Сергее Александровиче, однако, вопрос стал постепенно терять свою остроту. Старожилы-евреи почти все были выселены. Материала для деятельности стало меньше. После Ходынской катастрофы в коронационные дни Власовский должен был покинуть свой пост. Преемники его, конечно, продолжали дело выселения евреев, но они обратили внимание и на другие части, значительно упущенные при Власовском. В то же время полиция учла, что из преследования евреев можно извлечь выгоду, тем более что преемники Власовского рьяности не обнаружили и сугубых репрессий по отношению к полицейским за нерадение в еврейском вопросе не учиняли. Хотя администрация продолжала стоять на платформе преследования евреев, все же можно было сговориться. И вот появились квартиры, дававшие приют бесправным евреям, что избавило от необходимости пользоваться квартирами проституток; квартирохозяева находились в тесном контакте с полицией, чины которой заблаговременно предупреждали их о предстоящем ночном обходе для проверки документов.