Москва и москвичи. Репортажи из прошлого
Шрифт:
Он назвался.
– Запутался, брат, запил. Второй год в «Собачьем зале» пребываю. Сцену бросил, переделкой пьес занимаюсь.
Я помнил его молодым человеком, талантливым начинающим актером, и больно стало при виде этого опустившегося бедняка: опух, дрожит, глаза слезятся, челюсти не слушаются.
– Водочки бы, – нерешительно обратился он ко мне.
– Да ведь поздно, а то угостил бы.
– Нет, что ты! Пойдем со мною, вот здесь, рядом…
Он ухватил меня за рукав и торопливо зашагал по обледенелому
Мы остановились у ворот. Актер стукнул в калитку.
– Кто еще? – прохрипели со двора.
– Сезам, отворись, – ответил мой спутник.
– Кто? – громче хрипело со двора.
– Шланбой.
По этому магическому слову калитка отворилась, со двора пахнуло зловонием, и мы прошли мимо дворника в тулупе, с громадной дубиной в руках, на крыльцо флигеля и очутились в сенях.
– Держись за меня, а то загремишь, – предупредил меня спутник. Роли переменились: теперь я держался за его руку.
Он отворил дверь. Пахнуло теплом, ужасным, зловонным теплом жилой трущобы. Картина, достойная описания: маленькая комната, грязный стол с пустыми бутылками, освещенный жестяной лампой; налево громадная русская печь (помещение строилось под кухню), а на полу вповалку спали более десяти человек обоего пола, вперемежку, так тесно, что некуда было поставить ногу, чтобы добраться до стола.
– Вот мы и дома, – сказал спутник и заорал диким голосом: – Проснитесь, мертвые, восстаньте из гробов! Мы водки принесли!..
Кучи лохмотьев зашевелились, послышались недовольные голоса, ругань. А он продолжал:
– Мы водки принесли!
И полез на печь.
– Бабка, водки!
– Ишь вас носит, дьяволы-полунощники, покоя вам нет…
– Аркашка, ты? – послышалось с печи.
А с полу вставали, протирали глаза, бормотали:
– Где водка?..
– Дайте, черти, воды! Горло пересохло! – стонала полураздетая женщина, с растрепанными волосами, матово-бледная, с синяком на лбу.
– Аркашка, кого привел?.. Карася?
– Да еще какого, бабка… Водки!
С печи слезли грязная, морщинистая старуха и оборванный актер, усиленно старавшийся надеть пенсне с одним стеклом: другое было разбито, и он закрывал глаз, против которого не было стекла.
– Тоже артист и автор, – рекомендовал Аркашка.
Я рассматривал комнату. Над столом углем была нарисована нецензурная карикатура, изображавшая человека, который, судя по лицу, много любил и много пострадал от любви; под карикатурой подпись: «Собачий зал Жана де Габриель». Здесь жили драматурги и артисты, работавшие на своих безграмотных хозяев.
Дворцы, купцы и ляпинцы
Во всех благоустроенных городах тротуары идут по обе стороны улицы, а иногда, на особенно людных
Этот гранитный тротуар начинается у подъезда небольшого особняка с зеркальными окнами. И как раз по обе стороны гранитной диагонали Большая Дмитровка была всегда самой шумной улицей около полуночи.
В Богословском (Петровском) переулке с 1883 года открылся театр Корша. С девяти вечера отовсюду поодиночке начинали съезжаться извозчики, становились в линию по обеим сторонам переулка, а не успевшие занять место вытягивались вдоль улицы по правой ее стороне, так как левая была занята лихачами и парными «голубчиками», платившими городу за эту биржу крупные суммы. «Ваньки», желтоглазые погонялки – эти извозчики низших классов, а также кашники, приезжавшие в столицу только на зиму, платили «халтуру» полиции.
Дежурные сторожа и дворники, устанавливавшие порядок, подходили к каждому подъезжающему извозчику, и тот совал им в руку заранее приготовленный гривенник. Городовой важно прогуливался посередине улицы и считал запряжки для учета при дележе. Иногда он подходил к лихачам, здоровался за руку: взять с них, с биржевых плательщиков, было нечего. Разве только приятель-лихач угостит папироской.
Прохожих в эти театральные часы на улице было мало. Чаще других пробегали бедно одетые студенты, возвращаясь в свое общежитие на заднем дворе купеческого особняка.
Извозчики стояли кучками у своих саней, курили, болтали, распивали сбитень, а то и водочку, которой приторговывали сбитенщики, тоже с негласного разрешения городового.
Еще с начала вечера во двор особняка въехало несколько ассенизационных бочек, запряженных парами кляч, для своей работы, которая разрешалась только по ночам. Эти «ночные брокары», прозванные так в честь известной парфюмерной фирмы, открывали выгребные ямы и переливали содержимое черпаками на длинных рукоятках и увозили за заставу. Работа шла. Студенты протискивались сквозь вереницы бочек, окруживших вход в общежитие.
Вдруг извозчики засуетились и выстроились вдоль тротуаров в выжидательных позах.
– Корш отходит!
Из переулка вываливалась театральная публика, веселая, оживленная. Извозчики набросились:
– Вам куды? Ваш-здоровь, с Иваном!
– Рублик. Вам куды?
Орут на все голоса извозчики, толкаясь и перебивая друг друга, загораживая дорогу публике.
– Куды? Куды? – висит в воздухе.
Городовой ходит с видом по крайней мере командующего армией и покрикивает.
Вдруг в этот момент отворяются ворота особняка и показывается пара одров с бочкой…