Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка
Шрифт:
«Клиенты» попадались самые разные – от нэпманов до академиков. Принимали тоже по-разному: некоторые (особенно из «скороспелых» богачей) заведомо считали за жулика и специально приставляли домработницу, которая неотступно следовала за мною, пока я работал в квартире. Другие же наоборот были слишком доверчивыми и даже легковерными.
2
И вот однажды мне повезло: прихожу вечером в контору и получаю наряд на установку антенны у приехавшего с зимовки на Земле Франца-Иосифа и тогда еще малоизвестного полярного радиста Кренкеля (он страдал головокружением и работать на высоте не мог) [45] . Договорились мы с ним на воскресенье. Прихожу (жил он на Машковой улице около Лялина переулка) и стучу в дверь его комнаты. Услыхав «Войдите», открываю и буквально застываю на пороге от удивления. Такого обилия и разнообразия радиодеталей я до сих пор еще не видывал: конденсаторы,
45
Кренкель Эрнест Теодорович (1903–1971), полярник-радист. Участник экспедиций на ледоколе «Георгий Седов» (1929), на дирижабле «Граф Цеппелин» (1931), судах «Сибиряков» (1932), «Челюскин» (1933–1934), а также первой дрейфующей станции «Северный полюс-1» (1937–1938). Герой Советского Союза (1938).
С работой я управился быстро: мачты были легкие – бамбуковые, сама антенна, нужной длины, уже отмерена и разбита изоляторами. Несмотря на 20-градусный мороз, пока я возился на крыше, Кренкель сидел в матросском бушлате у слухового окна и курил трубку. Я спустился вниз, и мы разговорились. Тут я впервые узнал, что существует международная организация радиолюбителей-коротковолновиков и что на самодельном коротковолновом передатчике, потребляющем электрическую мощность меньше настольной лампы, можно осуществить двухстороннюю радиосвязь на очень большие расстояния. Распростившись с любезным хозяином, я ушел домой, окрыленный надеждой стать радистом-коротковолновиком. При этом мой рабочий чемоданчик пополнился такими радиодеталями, о покупке которых я не мог и мечтать.
На другой день, сразу же после работы, я поспешил на Ипатьевский переулок, где в то время находилась радиостанция ЦСКВ (Центральная секция коротких волн Общества друзей радио – ОДР [46] ), где Кренкель, мой коротковолновый крестный отец, посвятил меня в рыцари коротковолновиков и, предварительно проверив мое знание азбуки Морзе, выдал позывной наблюдателя-коротковолновика: РК-2793.
Вскоре моя карьера монтера-антеннщика преждевременно оборвалась. Однажды я работал на крыше дома, в котором находилась и наша контора (Никольская, 3). При этом мне пришлось прогуляться по карнизу крыши, за водосточным желобом, примерно на уровне четвертого этажа. Чувство головокружения мне в те времена было незнакомо, и подобные «прогулки» я совершал уже неоднократно, не видя в них ничего предосудительного. К сожалению, управляющий нашей конторой Г. А. Левин [47] , оказавшийся случайным свидетелем «прогулки», отреагировал на нее сердечным приступом и приказом о моем досрочном увольнении за грубое нарушение техники безопасности. Но если бы я их скрупулезно выполнял, то не сумел бы заработать себе даже на черный хлеб! С превеликим трудом удалось разжалобить начальство: меня не уволили, но запретили приближаться к монтерским работам на пушечный выстрел.
46
Как Центр дальней коротковолновой радиосвязи просуществовала до середины 1980-х гг. (сообщено Л. Е. Поляном).
47
По предположению Л. Е. Поляна, им, возможно, был Герш Аронович Левин (по прозвищу Герц Аронович), выдающийся ученый-связист.
В результате я впервые в жизни попал на механический завод в качестве работника «куда пошлют». Технический уровень этого «завода» можно оценить хотя бы по тому, что 4-миллиметровые гайки сверлились вручную на станке в специальном шаблоне. Вся «высококвалифицированная» работа досталась, конечно, мне. Пока сверло не затупилось, работа у меня шла довольно споро, но через некоторое время сверлить стало уже труднее. Не зная о том, что сверла для нормальной работы необходимо точить, я продолжал работать тупым сверлом, правда, приходилось все сильнее и сильнее нажимать на рычаг подачи. Кончилось это плачевно – сверло я сломал под самый корешок. Принес обломки сверла мастеру – Ивану Моисеевичу Самохвалову, двухметровому детине лет под шестьдесят, довольно сварливого нрава (типичный «шкура-мастер» царского времени), и с невинным видом заявил: «У меня сверло сломалось». Мастер взял обломки, поглядел на них, съездил мне легонько по уху и назидательно произнес: «Учти, залупа, сверла сами не ломаются, их ломают такие мудаки, как ты. В другой раз приди и скажи: я сломал сверло». Вина моя была бесспорна, и мне и в голову не пришло жаловаться на такие методы воспитания. В дальнейшем я и сам научился затачивать
Поставили меня однажды, уже как «квалифицированного мастера», фрезеровать зубья на шестеренках на американском станке «Цинцинанта». Работа оказалась довольно трудной: на каждый зуб по десять оборотов ручки вертикальной подачи фрезы (соответственно была установлена и норма). Сделал я таким способом несколько шестеренок, и надоело мне крутить взад-вперед одну и ту же ручку, а на станке помимо этой ручки было довольно много других. Стал я их пробовать и очень быстро нашел ручку горизонтальной подачи. Оказалось, для того чтобы на моей шестерне нарезать зуб нужной глубины, ее требуется повернуть менее чем на полоборота. Правда, канавка зуба получалась несколько закругленной, но так как толщина шестерни была мала, а диаметр фрезы велик, то это закругление почти не было заметно. Сделал я таким способом пару шестеренок и отнес мастеру: «Хорошо?» – «Молодец, так и делай все».
Чтобы защитить себя от возможных неприятностей, я оставил эти образцы у мастера на столе. Представьте себе его удивление, когда к вечеру я принес ему почти двухнедельную норму. Смотрит он на шестерни и чешет затылок, а стоящий рядом помощник язвительно замечает: «Вот, Иван Моисеевич, пацан сообразил, а мы с тобой, два старых дурака, прошляпили. Ведь подачу фрезы можно было делать не вертикально, а горизонтально!» Скандал получился большой, но заплатить мне все же заплатили. А чтобы не платить впредь бешеных денег новатору [48] , перевели на другую работу, а шестерни поручили другому – по новой технологии, но и по другой норме.
48
Если рабочий (но не ИТР) придумывал более эффективный способ производства, то вводилась новая норма выработки, соответствующая этому способу. Однако для самого новатора – в качестве меры поощрения – на шесть месяцев сохранялось действие старой нормы.
Когда окончился мой шестимесячный срок, меня опять ждала биржа труда, но, правда, уже с пособием по безработице – 15 рублей в месяц. Но тут, в связи с началом первой пятилетки, безработица быстро пошла на убыль, рабочих мест становилось все больше, зато продукты и товары в магазинах начали исчезать.
Через некоторое время направили меня с биржи на радиозавод имени Красина – небольшое предприятие, выпускавшее полукустарным способом самые простые детекторные радиоприемники. Попал я в заводскую лабораторию, где вместе с другим лаборантом, Семеном Шутаком, мы должны были проверять заводскую продукцию. Работа непыльная, приемники из цеха начинают поступать только после обеда, и все время с утра свободно. Можно и радиолитературу почитать, и даже послушать коротковолновые радиостанции (длинные и средние волны для меня в то время уже перестали существовать). Как говорится, живи да радуйся.
И надо же было нам с Семеном попасть как-то в Мюзик-холл (он находился на том месте, где сейчас зал имени П. И. Чайковского), где мы увидели совершенно сногсшибательный номер: один артист становится перед деревянным щитом, а другой, отойдя шагов на двадцать, кидает финские ножи, втыкающиеся в нескольких сантиметрах от тела первого артиста в щит. И когда он отходит от щита, воткнутые ножи образуют четкий силуэт человека.
Теперь для нас с Семеном нашлась утренняя работа: запираем дверь лаборатории и тренируемся в метании ножей в мишень, прикрепленную к двери. И вот однажды, забыв запереть дверь, я командую: «Семен, за работу!» – и кидаю первый нож. В этот момент дверь внезапно открывается, и появляется главный инженер завода. Пущенный мною нож, пролетев в нескольких сантиметрах от его лица, с силой вонзается в противоположную дверь. Комментарии тут излишни: пока главного инженера опрыскивали водой, я уже получал расчет.
В результате я оказался на радиозаводе «Мосэлектрик» монтажником на ручном конвейере по сборке радиоприемников Б. Ч. 3. [49] Тринадцать паек «мягкой» схемы, четыре винта, два шурупа – вот и вся операция – одна и та же и изо дня в день.
Но память человеческая коротка. И вот давно уже забыты и биржа труда, и работа на московских крышах, когда и мечтать не приходилось о такой благодати, как постоянная (не на шесть месяцев!) работа под крышей, в тепле и с приличным заработком. Конвейер есть конвейер, но для молодого человека, не обремененного семьей, и это чудесная штука.
49
Приемник Борусевича четырехламповый закрытый.
Отдых – только по вечерам, на коротковолновой любительской радиостанции замоскворецкой секции коротких волн «ЕУ-2-КЦЙ». Здесь подобрался дружный коллектив радиолюбителей-коротковолновиков. Несмотря на примитивное оборудование станции, работа велась большая: ежедневно устанавливались двухсторонние радиосвязи со всеми районами СССР и почти со всеми континентами. Многие операторы этой станции стали впоследствии хорошими радиоспециалистами, а четверо (Л. Долгов, Ю. Ситников, О. Туторский и я) работали связистами в Испании.