Москва на линии фронта
Шрифт:
Кроме военной победы под Москвой, мы одержали и большую психологическую победу.
Куманев: Хотя преувеличивать результаты, достигнутые к концу 1941 года, не стоит, но все же надо учесть, что мы добились контрнаступления после небывалой катастрофы, которая произошла для наших войск в начале гитлеровской операции «Тайфун» под Вязьмой и Брянском.
Ржешевский: Коснусь, однако, вопроса, который не прозвучал еще в достаточной степени четко, — о потерях. Если мы, например, возьмем немецкие данные и наши данные о потерях в связи с воздушной битвой за Москву, то получается совершенно различная картина. Это отнюдь не означает, что немецкие данные являются достоверными — тем не менее, как военно-историческое управление
Это очень большая проблема, которую стопроцентно решить невозможно, и поэтому не нужно ставить перед собой такую задачу. Абсолютной истины в истории никогда не бывает — в этом ее прелесть как науки. Конечное в бесконечном! Пожалуй, наиболее реальный путь, который оправдывает себя на конкретных примерах, — разработка совместных работ с немецкими историками. Только так можно создать более-менее объективную картину…
— Военные итоги 1941 года примерно понятны. А что принес этот год на дипломатическом, внешнеполитическом фронте?
Стегний: В первую очередь стратегическое значение имело то, что были заложены основы антигитлеровской коалиции. Здесь значительную роль сыграли послы в США — Литвинов, в Лондоне — Майский. Очень близкие личные контакты Майского с Черчиллем способствовали тому, что британский премьер одним из первых послал сигналы абсолютной солидарности с СССР и во многом, как мне кажется, повлиял и на позицию США. Нельзя забывать и про огромный успех сентябрьской Московской конференции, на которой были согласованы вопросы военных поставок, — это имело очень серьезное значение накануне начала битвы под Москвой.
Хотя осенью — зимой 1941 года формирование взаимодействия в треугольнике Вашингтон — Лондон — Москва проходило со значительными и тревожными попятными явлениями… В 8-м номере «Международной жизни» нами опубликована подборка материалов о контактах Черчилля и Сталина. Она показывает, насколько глубок был кризис в их личных отношениях, когда Сталин добивался объявления Великобританией войны Финляндии, Венгрии и Румынии, а также обсуждался вопрос о присутствии высокопоставленных английских военных представителей для ознакомления с положением на фронте. Опубликовано рукописное письмо Сталина Майскому — оно раскрывает новые аспекты и реальные трудности работы по формированию коалиции…
Ржешевский: Внешняя политика Советского государства способствовала вооруженной борьбе с противником, ее завершению объединенными силами государств и народов. Между тем внешнеполитический курс Третьего рейха медленно и неуклонно загонял военную стратегию в тупик… Разгромив Польшу, вермахт оказался перед лицом англо-французской коалиции. С разгромом Франции и подготовкой вторжения на Британские острова перед Германией возник призрак мощной англо-американской коалиции… Каждая крупная победа — и это совершенно парадоксально! — одержанная Германией и ее союзником, еще более усложняла их международное положение, и их цели становились все более недостижимыми. Крах блицкрига, итоги битвы под Москвой, начало коренного перелома в войне указывали на то, что Германии противостоит мощнейший противник в лице СССР и Красной армии, о силе и потенциальных возможностях которого гитлеровское политическое и военное руководство не имело реального представления.
Стегний: Кстати, в этой связи нужно обратить особое внимание на информационную работу наших дипломатов. Если сейчас мы все понимаем значение информационной войны, то в 1941-м ее первые уроки постигались на практике.
Например, в Стокгольме выпускались на шведском и английском языках сводки Совинформбюро, доводились до редакций ведущих газет и формировали ту атмосферу, в которой руководство западных стран принимало политические
Эффективным политическим оружием информационной войны стали даже симфонии Шостаковича — Пятая, Шестая и Седьмая. Руководитель Бостонского симфонического оркестра Кусевицкий, когда исполнил Седьмую симфонию в августе 1942-го, писал Шостаковичу: «Ваша великая 7-я симфония принесла нам в Новом Свете надежду и вдохновение». Музыка — категория межнационального общения — вдруг оказалась очень неожиданным рычагом активизации симпатий к нашей стране. В газетах публиковались телеграммы по поводу исполнения Седьмой симфонии, и это создавало тот благоприятный фон, на котором наши дипломаты добивались решения своих политических задач.
Относительно тех новых форм дипломатический работы и информационной войны, которые родились в 1941-м, нельзя не сказать, что были установлены очень продуктивные контакты с эмигрантским движением, естественно, ее патриотически настроенной и идейно незашоренной частью. Вот уникальная запись из личного дневника посла в США И.М. Майского: «Были на “Сорочинской ярмарке” в театре “Савой”. Поставлена она группой “белых” под управлением “короля черной биржи” некоего выходца из Харькова. Весь сбор с представления предназначен в Красный Крест для нужд СССР. Вместе с нами в ложе была жена Черчилля… Перед началом представления исполнили “Боже, храни короля!” и “Интернационал”».
— Из всего вышесказанного можно понять, что прогнозы военных событий на 1942 год у советского руководства должны были быть весьма оптимистическими…
Орлов: В начале января Верховным Главнокомандующим была поставлена задача: обеспечить в этом году полный разгром гитлеровских войск. Но были ли для этого силы? Мы же еще характер войны до конца не понимали…
Куманев: Заседание Ставки ВГК по вопросам дальнейшего ведения войны состоялось 5 января 1942 года. Воодушевленный первыми успехами, Сталин изложил свое представление о том, как должны развиваться события, что должна делать, предпринимать наша армия. Суть его предложения заключалась в том, чтобы развернуть решительное наступление на трех стратегических направлениях, нанести поражение основным группировкам противника, не давая передышки войскам вермахта. «Гнать, — говорил Сталин, — эти войска на Запад, без остановки, заставить их израсходовать все резервы еще до весны, когда у нас будут новые большие резервы, а у противника таких резервов не будет. Больше у немцев нет резервов. И таким образом обеспечить полный разгром гитлеровских войск в 42-м году».
Орлов: Но ведь в это время наша промышленность фактически находилась еще на колесах, разворачивалась на востоке, а часть ее вообще погибла. Помощь по ленд-лизу еле-еле идет…
Гареев: Можно сказать, 1941–1942 годы — переломный период с точки зрения материально-технического обеспечения. Эвакуация. Одно потеряли, другое еще не создали…
Орлов: У нас на фронте было тогда приблизительно 2200 танков, 5400 самолетов, 30 000 орудий. Вроде бы силы есть, если опять считать так, как мы считали в 1941-м: у нас танков — столько-то, у немцев — столько-то. Но с автотранспортом было очень плохо, служба тыла работала с перебоями… Не хватало боеприпасов. В январе к 155-мм минометам было три процента боеприпасов, к 82-мм — 55 процентов. По артиллерии — 44 процента. Как же воевать?!
Куманев: Я напомню о выступлении тогдашнего заместителя председателя Совнаркома СССР Вознесенского, он курировал производство боеприпасов: «У нас нет боеприпасов. Нет боеприпасов в необходимом количестве. Если мы будем наступать на всех фронтах, то за счет каких резервов боеприпасов? Их нет».
Гареев: Соотношение сил в любой операции мы определяем по самолетам, по танкам, личному составу. Но никто нигде не пишет, сколько было боеприпасов. Какой толк иметь пушки, если стрелять нечем?! В ноябре 1941-го были такие моменты, когда Жуков приказывал делать из орудия в день не более одного-двух выстрелов. Нет снарядов!