Москва парадная. Тайны и предания Запретного города
Шрифт:
Что-то обрушилось со звоном. Потом мимо моей комнаты с топотом промчались люди, треснула выбитая рама, знакомый женский голос крикнул: «Сюда, товарищи! Через пролом в стене!» — и после некоторой суеты все стихло. Только изредка, как бы проверяя, нет ли в доме засады, выжидательно пощелкивали по окнам пули красноармейцев.
Потом наступила полная тишина. Анархисты, очевидно, бежали.
Но эта тишина длилась недолго. Снова послышались тяжелые шаги, какое-то бряцание, голоса: «Обыскать весь дом! Свет давайте! Свет!», «Видать, богато жили, сволочи!», «Только поаккуратней, а то запустят гранатой из-за угла».
Тяжелые шаги остановились около моей двери. Кто-то сильно дернул за ручку, но дверь не поддалась.
— Заперся, гад, — задумчиво
Дверь начали трясти. Я молчал. Что я мог сделать? Не мог же я долго и сбивчиво объяснять через запертую дверь, что меня схватили и заперли анархисты. Кто бы мне поверил.
— Открывай, черт косматый! — закричало за дверью уже несколько голосов.
Потом кто-то выстрелил в дверь, и она треснула. Посыпались тяжелые удары прикладов. Дверь закачалась.
— На совесть строили, — восхищенно сказал все тот же охрипший голос.
Половинка двери отлетела, и в глаза мне ударил свет электрического фонарика.
— Один остался! — радостно крикнул молодой красногвардеец и навел на меня винтовку. — А ну, вставай, анархист. Пошли в штаб! Пожил в свое удовольствие — и хватит!
В штаб я пошел охотно. Штаб помещался в маленьком особняке на Поварской. Там сидел за столом в передней необыкновенно худой человек во френче, с острой светлой бородкой и насмешливыми глазами. Он спокойно рассмотрел меня и вдруг улыбнулся. Я улыбнулся ему в ответ.
— Ну, рассказывайте, — сказал худой человек и закурил трубку. — Только покороче. Мне с вами возиться некогда.
Я чистосердечно все рассказал и показал свои документы, Худой человек мельком взглянул на них.
— Следовало бы посадить вас недельки на две за излишнее любопытство. Но нет, к сожалению, такого декрета. Ступайте! Советую вам бросить к черту эту вашу газету «Власть народа». На что она вам сдалась? Вы что ж, недовольны советским строем?
Я ответил, что, наоборот, все мои надежды на счастливую долю русского народа связаны с этим строем.
— Ну что ж, — ответил худой человек, морщась от дыма трубки. — Мы, конечно, постараемся оправдать ваше доверие, молодой человек. Поверьте, что это весьма лестно для нас. Весьма лестно. А теперь — выметайтесь! …
К полудню анархисты были выбиты из всех особняков. Часть их бежала из Москвы, часть разбрелась, по городу и потеряла свой воинственный пыл».
Скандальный театр
После воинствующих анархистов, с благословения Луначарского, в здание вселились активисты Пролеткульта. Здесь они ковали свою аскетичную культуру победившего пролетариата. Идеологами Пролеткульта были А.А. Богданов (Малиновский) и А.К. Гастев. Они отрицали культуру прошлого, которая «разлагающе воздействует на пролетарские массы и подавляет классовое самосознание пролетариата». Пролеткультовцы полагали, что безболезненно может воспринять старые ценности лишь интеллигенция, однако для пролетариата они — яд. Многие при этом считали, что единственным выходом может быть немедленное создание своей «чисто пролетарской» культуры. По их мнению, пролетариат сможет в самый короткий период времени коллективными усилиями создать «своих Пушкиных» и даже превзойти их. В начале 1918 года сборники и журналы Пролеткульта десятками тысяч экземпляров тиражировали стихи рабочего поэта Владимира Кириллова:
Мы во власти мятежного страстного хмеля Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты»! Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля, Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.В газете «Искусство коммуны» ему вторил Владимир Маяковский:
Белогвардейца найдете — и к стенке. А Рафаэля забыли? Забыли Растрелли вы? Время пулям поК счастью, во многом это оказалось лишь эпатажем. В скандальном доме Арсения Морозова разместился самый скандальный театр Пролеткульта, в котором ставили свои эксцентричные пародии на классику Всеволод Мейерхольд и молодой Сергей Эйзенштейн. Здесь был поставлен спектакль по пьесе Островского «На всякого мудреца довольно простоты», который позже сам же постановщик назвал «безумным». Один из современников писал об этом: «От Островского осталось лишь название пьесы, имена действующих лиц, к которым были прибавлены имена политических деятелей того времени. Основной задачей спектакля… явилось разоблачение мировой контрреволюции, а средствами этого разоблачения были избраны цирковые курбеты, хождение по проволоке и даже короткометражный фильм, проецируемый на внезапно опускающийся экран».
Борис Григорьев. Портрет Всеволода Мейерхольда, 1916 г.
Сергей Михайлович Эйзенштейн
Мейерхольд не отставал от Эйзенштейна. Б. Пуришев вспоминал: «Черты площадного комизма возникали в постановках В. Мейерхольда… Буффонный гротеск переполнял пьесу Сухово-Кобылина «Смерть Тарелкина». В руках у действующих лиц были палки с бычьими пузырями на конце. В пузырях перекатывался сухой горох. Актеры дубасили друг друга этими пузырями, отчего горох гремел, наполняя треском сцену. Мало этого. Персонажи мрачной комедии стреляли из пистолетов. Стреляли даже стулья, если на них садились. Постепенно сцена заволакивалась голубым пороховым дымом, на фоне которого, словно человеческие кости, выделялись предметы домашнего обихода, сколоченные из белых планок. Царская Россия уподоблялась тем самым преисподней, окутанной адским дымом. А посреди сцены стояла большая мышеловка, в которую попадал Тарелкин…»
Критик А. Февральский вспоминал: «Небольшой, но высокий зал… превратился в подобие цирковой арены. Зрители располагались на двух крутых амфитеатрах, разделенных проходом, через который входила публика, и образовывавших примерно полукруг. Пол перед амфитеатрами (манеж) был устлан круглым ковром; здесь и была сцена. Стены зала, замыкавшие сзади место действия, были завешаны полотнищами, перед которыми находился помост со спусками-пандусами по бокам и с занавесом; из-за занавеса могли выходить действующие лица (кроме того, они появлялись и из боковых проходов). А на верхней части стен, не закрытой полотнищами, виднелись лепные украшения бывшего особняка Морозова». По иронии судьбы, на месте бывшего цирка Карла Гинне снова разместился цирк.
Сцена из спектакля театра Пролеткульта «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского. 1923 г.
Театр «Колумб» у Ильфа и Петрова («Двенадцать стульев») был списан авторам именно с Театра Пролеткульта. Подобные спектакли были очень рискованными. Актер (в будущем — известный режиссер) Григорий Александров, например, во время одного из них чуть не погиб. Виктор Шкловский так описывал это событие: «Александров ходил по реальной наклонной проволоке без всякой подмены, без сетки и мог свалиться на зрителей. Балкон театра и нижняя сцена были соединены проволокой, и однажды Александров чуть было не сорвался с нее, когда спускался вниз. Если бы один из зрителей не подал сверху палку, которая помогла ему сделать последний шаг, фильмы Александрова никогда не были бы сняты».