Москва слезам не верит
Шрифт:
– Ну, это в Советской армии.
– А ты разве не в Советской армии?
– Нет. Мы отдельно.
– Значит, я трахаюсь с генералом? – рассмеялась Людмила.
– Значит, так, – подтвердил Еровшин. – Но об этом всем знать совсем не обязательно.
– Я не болтливая.
– Я знаю.
– Откуда? – удивилась Людмила.
– Знаю, – сказал Еровшин. – Ты ведь о наших с тобой встречах даже Антонине и Катерине не рассказала.
– А об этом ты откуда знаешь?
– Знаю. Наши ведь есть и у вас в общежитии, и у тебя на хлебозаводе.
– Если я угадаю
– Не скажу, – отрезал Еровшин. – Это уже не твоего ума дело.
Людмила не обиделась. Она никогда не обижалась на Еровшина: знала, что это бесполезно. Если он говорил «нет», никакие уговоры и упрашивания на него не действовали.
Людмила улыбнулась своему соседу в курилке библиотеки, погасила сигарету и снова набрала домашний номер Еровшина. Ей ответил женский голос, немолодой, хрипловатый. Явно курит, подумала Людмила.
– Здравствуйте, Мария Филипповна, – как можно любезнее сказала она. – Это Людмила из Пятого управления. Пожалуйста, попросите Вадима Петровича.
– Пожалуйста, – ответила женщина, и через несколько секунд она услышала его голос.
– Еровшин слушает.
– Я в библиотеке Ленина, – сообщила Людмила. – Настроение паршивое. Жарко.
– Буду через двадцать минут, – ответил Еровшин и повесил трубку.
Будет ругать, что позвонила в воскресенье, или не будет, думала Людмила, выходя из библиотеки. Это даже интересно. Еровшин всегда был ровно спокоен.
Она встала на углу Моховой и проспекта Калинина. С какой бы стороны Еровшин ни подъехал, он ее увидит. Через двадцать минут возле нее притормозила «Волга», он открыл дверцу, она села, и он мгновенно тронул машину.
– Куда мы? – спросила она.
– В бассейн. Тебе же жарко.
– У меня нет купальника.
Он достал из бардачка целлофановый пакет и бросил ей на колени. Она открыла пакет. Ярко-красный купальник-бикини – он всегда и все предусматривал.
В этот жаркий воскресный день в бассейне плавали немногие – люди разъехались на пляжи. Людмила окунулась в тепловатую, нагревшуюся за день воду, легла на спину и медленно поплыла, глядя в небо – серо-голубое летнее московское небо. Она плыла, ни о чем не думая, о чем думать-то: он рядом – он придумает. Потом они посидели в машине, открыв все окна, выкурили по сигарете.
– Поедем в ресторан, – предложил Еровшин.
– Поедем к тебе, – попросила Людмила. В ресторане в этот час наверняка жарко, ей хотелось после бассейна растянуться на прохладных простынях и сосать через соломинку холодный апельсиновый сок.
– На Садовую или на Таганку?
– На Садовую, – решила она.
Она уже понимала, что, видимо, на Таганке жила семья, которую выселили, а квартира со старой мебелью, старой посудой, серебряными вилками досталась его конторе. Когда Людмила бывала там, ей казалось, что сейчас откроется дверь и войдут хозяева. Она как-то сказала об этом Еровшину.
– Не войдут, – ответил Еровшин. – Их расстреляли в тридцать седьмом.
– Но потом реабилитировали?
– Реабилитировали, – подтвердил Еровшин.
– Но у них же остались родственники, которые имеют право
– Родственников не осталось. Их тоже расстреляли.
– А почему людей расстреливали? – спрашивала Людмила.
Еровшин промолчал. Когда Еровшин не хотел говорить, он замолкал, и разговорить его не удавалось. Людмила быстро сообразила: в тридцать седьмом он был совсем молодым, но уже, наверное, служил в органах. Может быть, и сам расстреливал людей, но об этом думать не хотелось.
В холодильнике на Садовой Людмила обнаружила антрекоты. Делала она все быстро и аккуратно. Через несколько минут они уже сидели за столом, Еровшин открыл бутылку виски, бросил в стакан кубики льда. Она уже привыкла пить виски со льдом. Еще в библиотеке Людмила решила провести с ним решительный разговор. Еровшин уже улыбался, значит, через несколько минут предложит ей перейти в спальню.
– Надо поговорить, – сказала она.
– Поговорим потом, – предложил Еровшин. – Мне все равно будет нужна получасовая передышка.
– Поговорим сейчас, – не согласилась Людмила.
– Что ж, поговорим, – нехотя согласился Еровшин.
– Я хочу выйти замуж.
– Все хотят, – заметил Еровшин.
Она знала, что своими репликами Еровшин самый серьезный разговор может перевести в несерьезный. Он мог высмеять, нагрубить, а если не хотел отвечать, то начинал вдруг пересказывать, о чем он сегодня читал в газетах. Или мог спросить о какой-нибудь улице, которую Людмила наверняка не знала, и, получив отрицательный ответ, начинал подробно рассказывать – ее историю, какие дома на ней, когда и кем они построены, и сбить его было совершенно невозможно.
– Мне пора замуж, – произнесла Людмила. – Я хочу родить ребенка.
Людмила ожидала вопросов или реплики Еровшина, но он молчал. Так они помолчали несколько минут, и наконец Еровшин сказал:
– Это естественное желание. Если есть за кого, выходи.
– Конечно, есть, но всякая шелупонь… Может быть, ты мне поможешь?
– Давай досье. То есть подробности.
– Я бы хотела выйти замуж за солидного обеспеченного человека, с квартирой, с хорошей зарплатой, чтобы не надо было несколько лет копить деньги на телевизор, на стиральную машину, на холодильник… Короче, я бы вышла замуж за кого-нибудь из твоей конторы, но в наших отношениях ничего не изменилось бы. Мы так же встречались бы.
– Нет, мы бы не встречались.
– Почему?
– Я обычно не встречаюсь с замужними женщинами.
– Почему? Мужики говорят, что это, наоборот, удобно, никакой опасности, что тебя хотят женить, к тому же меньше вероятность подхватить венерическую болезнь. Сейчас же жуть что происходит. Как только стали пускать иностранцев, кривая роста заболеваний венерическими болезнями резко возросла.
– А ты откуда знаешь?
– Нам в общежитии лекцию читали. И предостерегали, что обязательно надо остерегаться негров. И это никакой не расизм, просто Африка еще очень дикая, и у них не соблюдают элементарных правил гигиены. Послушай, но у тебя же есть какие-нибудь хорошие знакомые, познакомь меня. Может быть, я понравлюсь.