Москва слезам не верит

Черных Валентин Константинович

– Сколько лет твоей мастерице? – спросил Еровшин.

– Скоро тридцать!

– В тридцать лет еще не завидуют молодости, – отметил Еровшин. – У нее какое образование?

– Да никакого! Из работяг. Была бригадиром, теперь вот мастером поставили.

– Понятно. Не завидует она тебе, а боится конкуренции – можешь занять ее место.

А может быть, Изабелла боится за своего академика? Но это же глупо. Все соображения Людмила прокрутила в две-три секунды, пока Изабелла ее рассматривала, не отвечая на просьбу Катерины. Ладно, решила Людмила, перекантуемся в общежитии, а вечеринку я все равно здесь устрою и позову

всех. Она улыбнулась Изабелле. Улыбайся всегда, учил ее Еровшин, у тебя хорошая улыбка, этим ты располагаешь к себе людей. Людям приятно, когда им улыбаются. Улыбаясь, она тоже осмотрела Изабеллу, хотела сказать, какой у нее замечательный дорожный костюм цвета хаки из модной плащевой ткани, но не сказала, потому что, опустив глаза, увидела на Изабелле точно такие же, как у нее, лаковые английские «лодочки». Это, конечно, пережить трудно, почти невозможно, чтобы у жены академика и работницы с хлебозавода были одинаковые туфли. Изабелла знала цену туфлям. Это девчонкам из общежития Людмила, когда у нее появлялись новые дорогие вещи, могла объяснять, что купила по дешевке в комиссионке, и называть выдуманные цены.

Так ничего и не ответив на просьбу Катерины, Изабелла принялась ей втолковывать:

– Цветы поливай через день, но этот… – она показала на цветок, который напоминал маленькое дерево, – каждый день. Обязательно каждый день. Это бансэй, японская сосна. Ей уже пятьдесят лет, за ней требуется особый уход. Чапу будешь выгуливать три раза в день. Утром перед работой, на десять минут, чтобы пописала, после работы хорошо хотя бы час, а то она начала толстеть, и вечером перед сном. Как кормить – знаешь.

– Знаю, – подтвердила Катерина.

– Пойдем на кухню, я покажу продукты.

Изабелла вышла из комнаты, не глядя на Людмилу. Катерина пошла за Изабеллой.

Оказалось, что академик все слышал, хотя и укладывал вещи в чемоданы.

– Разрешила? – спросил он у Людмилы.

– Держит паузу.

Академик рассмеялся.

– Держать паузу – хорошее выражение!

– Это из системы Станиславского для актеров, – объяснила Людмила. Она знала это от Еровшина.

– Ты чем-то ей не понравилась, – заметил академик и закурил, не предложив Людмиле, – в те годы очень немногие женщины курили.

– Не я не понравилась, – Людмила улыбнулась, – а мои туфли. У нас одинаковые туфли. Женщине такое трудно перенести.

Это тоже был один из уроков Еровшина. Говори правду, взрослых и неглупых людей обмануть трудно. Не ври про себя, это располагает, потому что люди начинают сочувствовать, у них ведь тоже что-то не получается, но они об этом не говорят.

Академик неожиданно заинтересовался туфлями Людмилы. Он внимательно осмотрел их и подтвердил:

– Абсолютно одинаковые, одной фирмы. Дорогие туфли. Я экономил на всем, чтобы купить их Изабелле. Пятнадцать фунтов!

Людмила с нежностью подумала о Еровшине: значит, и он экономил на всем ради нее. Если он решил с ней расстаться, значит, у нее уже никогда не будет таких туфель, во всяком случае в ближайшие годы.

– А сколько стоят здесь такие туфли? – поинтересовался академик.

– Не знаю, – призналась Людмила. – Мне привезли их из Лондона.

– Ваш отец ездит в заграничные командировки? – спросил академик.

– Мой отец живет в Красногородске. Туфли привез любовник.

Академик посмотрел на Людмилу, и по его лицу она поняла,

что он прикидывает, могла ли быть у него такая молодая любовница. Вероятно, он понял, что его молчание затягивается, и, так и не решив, как ему реагировать на подобное признание, спросил:

– А ты где жила в Красногородске?

– На Больничной улице, ближе к молокозаводу.

– А я на Школьной.

– Я знаю. На вашем доме теперь табличка висит, не мраморная, как в Москве, а из жести, и в музее все про вас написано.

– Видишь, какой я старый, – вздохнул академик. – И мемориальная доска уже есть, и в музее выставлен.

– Как говорит один мой знакомый, знаменитые и богатые мужчины старыми не бывают.

И в этот момент Изабелла и Катерина вошли в комнату. По озабоченному лицу Катерины Людмила поняла, что ее просьба либо отвергнута, либо Изабелла так ничего и не ответила.

Катерина сказала напряженно:

– Вы не ответили мне, может ли жить здесь со мной Людмила?

– Может, – ответил за Изабеллу академик. – Я разрешаю.

Изабелла подняла глаза на академика и улыбнулась, едва растянув губы, – так она улыбалась сантехникам и вахтерам. Скандал она устроит уже в такси и потом это долго будет ему поминать. Но скандалить при девушках Изабелла не стала. А тем временем академик уже понес чемоданы к лифту, Катерина подхватила сумки. Изабелла взяла Чапу на руки и вошла бы с собакой в лифт, если б Катерина не перехватила ее. Уже из лифта Изабелла спросила:

– А она чистоплотная?

Наверное, это был оскорбительный вопрос, но Людмила улыбнулась:

– Очень! Очень чистоплотная.

И лифт поехал вниз. Девушки вернулись в квартиру. Людмила вошла в кабинет академика, осмотрела корешки книг в книжном шкафу, потом прошла в спальню, увидела две огромные деревянные кровати, бросилась на одну из них и расхохоталась.

– Ты чему радуешься-то? – удивилась Катерина.

– Жизни. Завтра устраиваем вечеринку. Наконец я соберу всех своих знакомых, устрою смотрины и остановлюсь на ком-нибудь одном.

– Остановится ли он на тебе? – заметила Катерина.

– А куда он денется? От дочек академика не отказываются.

– Значит, ты – дочь академика?

– Да, – подтвердила Людмила. – Уже почти год. И все, кто будут здесь, знают, что я дочь академика.

– Небольшая нестыковочка получается. Они же москвичи и по номеру телефона сразу определяют район.

– Все просто, – мгновенно нашлась Людмила. – Мы поссорились с отцом-академиком и переехали к бабушке. А теперь помирились и переехали в родную квартиру. Это вполне объяснимо.

– Что-то у академика слишком молодые дочери! – продолжала сомневаться Катерина.

– Бывает, – возразила Людмила. – От второго брака. Академики, как известно, бросают старых жен и женятся на молодых. Мы вполне могли бы быть дочерьми Изабеллы.

– Академику шестьдесят два года. Сколько же лет его матери, твоей бабушке значит? – спросила Катерина.

– Восемьдесят. Раньше рожать в восемнадцать лет было почти нормой. А могла и в семнадцать, – тут же посчитала Людмила и похвалила Катерину: – Ты молоток! Все предусматриваешь. Один мой знакомый советовал мне учиться на юриста, мол, я приметливая. Он тебя не знал. Вот уж кто приметливая! Все учитываешь, поэтому ты так хорошо в станках разбираешься. Значит, решаем так. Я старшая дочь, ты моя младшая сестра.