Москва слезам не верит
Шрифт:
– Знает, – подтвердил Еровшин.
– И как же они уживаются?
– Они оказались разумными женщинами. Первая жена понимала, что актриса она очень слабенькая и, если уйдет, ее никто не будет снимать даже в эпизодах. Поэтому все происходит, как должно происходить. Она приезжает на съемки, снимается в эпизоде, приходит на его премьеры в Дом кино как жена. Она как бы первая. Другая приезжает в экспедицию во вторую очередь, ходит в Дом кино с детьми, но только не на премьеру, а на показ для студийных работников. Кстати, детей он усыновил.
– А разве можно,
– Конечно можно.
– Какие же вы подлецы, мужики, – вздохнула Людмила, – оказывается, все вам можно.
– Как и вам!
– Мы такое себе не позволяем. Когда у женщины есть муж и есть любовник, муж никогда не знает о любовнике.
– Очень часто знает, – не согласился Еровшин. – Но смиряется, если любит. Я знаю одного академика, очень талантливый ученый, мировая величина. Он был женат, любил свою жену и влюбился в другую женщину. Он не мог бросить жену и не мог отказаться от любимой женщины. Он заболел, чуть не сошел с ума. И тогда эти женщины, которые тоже любили его, собрались, обсудили ситуацию и решили жить втроем. Этот брак втроем продолжается уже двадцать лет.
– Они живут в одной квартире?
– У них две квартиры в одном доме.
– А я бы могла договориться с твоей женой?
– Вряд ли, – подумав, ответил Еровшин.
– Расскажи о ней, – попросила Людмила.
– Она умерла два года назад.
– И ты мне ничего не сказал об этом? – поразилась Людмила.
– Ты никогда меня не спрашивала о жене.
– Ты ее любил?
– Да.
– А меня?
– Да.
– Но почему я не родила от тебя ребенка?
– Ты этого не хотела. Ты всегда хотела выйти замуж. Ты и сейчас этого хочешь.
– Хочу. Наконец-то ты свободен.
– Я всегда был свободным.
– А если бы я родила от тебя сына?
– Сейчас ему было бы восемнадцать лет. Он бы учился на первом курсе института.
– Который готовит шпионов?
– Никогда. Я бы ему этого не посоветовал. Он выбрал бы сам.
– А у тебя есть дети?
– Да. Две дочери. Одна в Москве, разведена с мужем. Другая в Лондоне, муж – дипломат. У меня трое внуков.
– Я бы хотела познакомиться с твоей дочерью.
– Я познакомлю.
– Она не догадывается, что у тебя есть я?
– Наверное, догадывается, но эту проблему мы с ней никогда не обсуждаем.
За их спинами послышался шум гравия. Людмила обернулась. Водитель, который привез их сюда, показал на часы.
Они приехали в санаторий, где снималась встреча советского разведчика и офицера из Люфтваффе на приеме у немецкого промышленника. Разведчик должен был передать сведения о том, что Германия буквально на днях может напасть на Советский Союз. Еровшин подошел к режиссеру.
– Похоже на то, как это было в сорок первом году? – спросил режиссер.
– Да, – подтвердил Еровшин. – У вас хороший художник по костюмам.
Художник по костюмам, молодая женщина, которая родилась через пять лет после окончания войны, смущенно улыбнулась.
– На местной студии хороший набор костюмов этой эпохи.
–
Женщина посмотрела на Еровшина почти влюбленными глазами. Он еще действует на женщин, подумала Людмила с явным беспокойством. Теперь, когда он один, с ним надо чаще встречаться.
– Прогоните этот эпизод, – попросил Еровшин режиссера. – Я хочу почувствовать атмосферу.
– Атмосферу я создам на монтажном столе и в том ателье, когда зазвучит музыка, все оденется шумами, – снисходительно объяснил режиссер.
– И все-таки, – настаивал Еровшин.
– Репетиция! – скомандовал в мегафон режиссер. – Все по местам!
Массовка задвигалась. Лакеи разносили подносы с шампанским.
– Фонограмму! – скомандовал режиссер.
Начались танцы. На переднем плане танцевала пара: молодые, белокурые. Они это делали удивительно слаженно.
– Это сто двадцать седьмой кадр, – пояснил режиссер Еровшину и протянул ему режиссерский сценарий.
Людмила заглянула через плечо Еровшина. В сценарии были помечены все кадры, указаны общие, средние, крупные планы, их метраж.
– Замечания есть? – спросил режиссер.
– Да, – ответил Еровшин.
– Вы это можете сказать массовке, – разрешил режиссер.
Еровшин взял мегафон.
– Внимание! – Он отдал команду так отрывисто и четко, что массовка мгновенно затихла. – Все вы – лучшие люди Германии. Аристократия. Все вы знакомы друг с другом. Многие с детства. Улыбайтесь! Улыбайтесь. Улыбайтесь. Аристократы умели улыбаться.
«Эсэсовский офицер», крупный красивый эстонец, поднял руку совсем как на школьном уроке.
– Я вас слушаю, – обернулся к нему Еровшин.
– Я – оберштурмбанфюрер, я тоже должен улыбаться?
– Обязательно! Вы танцуете с баронессой, хозяйкой дома. Кто вы такой? Эсэсовец. Значит, из мясников или лавочников. Немецких аристократов в СС почти не было, как и русские аристократы предпочитали не служить в жандармерии. Для вас – большая честь танцевать с баронессой. – Еровшин опустил мегафон и, понизив голос, сказал режиссеру: – Я бы заставил его пробежать метров пятьсот, чтобы он пропотел. И пусть танцует потный, красный – с баронессой все-таки танцует. Он – плебей, и он не должен танцевать так хорошо. Хорошо танцевали армейские офицеры, их этому учили, а эсэсовцев ничему не учили.
– Но они были серьезными противниками, – возразил режиссер.
– Нет, – не согласился Еровшин. – Абвер был серьезным и профессиональным противником, а эсэсовцы не успели стать профессионалами. Они просто гребли широкой сетью. Я возьму сценарий и сделаю свои пометки. Вы этот кадр будете снимать до конца смены, еще часов пять?
– За сегодня не управимся, – признался режиссер.
– Может быть, мне остаться и посмотреть? – спросила Людмила.
– Это малоинтересно, – заметил Еровшин. – Вначале они будут снимать эту танцующую пару – наверняка лауреатов какого-нибудь бального конкурса. Потом переставят свет на этого эсэсовца с баронессой. И каждый раз по три-четыре дубля.