Москва в огне
Шрифт:
Товарищ Андрей подробно рассказал о последних событиях в московском гарнизоне и о настроениях среди солдат. В ноябре волнения охватили почти все воинские части, расположенные в Москве. Начались колебания даже среди казачества — самой верной опоры самодержавия. Можно надеяться, что армия поддержит восстание и, во всяком случае, солдаты не станут стрелять в своих братьев рабочих.
26 ноября происходили волнения в саперных батальонах и в третьем батальоне Троице-Сергиевского полка. Вопреки воинской дисциплине, солдаты провели ряд собраний и предъявили требования начальству: немедленно освободить
На следующий день поднялся Ростовский полк. Солдаты прогнали своих офицеров, захватили пулеметы и винтовки, избрали солдатский комитет. А когда явился к ним сам командующий дивизией, солдаты отказались с ним разговаривать и не пустили его в казармы. Это был настоящий революционный акт, за которым могло последовать и солдатское восстание. Вслед за Ростовским начались волнения в Самгинском, Астраханском, Перновском и Екатеринославском полках.
— В эти критические дни, — говорил Андрей, — три четверти войск московского гарнизона могли бы с оружием в руках примкнуть к народу, если бы Совет рабочих депутатов объявил стачку и восстание дней пять-шесть тому назад, а теперь… — докладчик запнулся и развел руками.
По собранию как бы пробежал холодный ветер; все двинулись вперед и застыли в ожидании… Я невольно сдавил пальцами плечо сидевшего передо мною товарища, а он даже не почувствовал этого, не оглянулся — так был сам поражен словами Андрея.
— Мы пробовали использовать момент, — продолжал докладчик, — и в три дня организовали Совет солдатских депутатов, который мог бы возглавить восстание в гарнизоне, и все-таки опоздали: третьего декабря, когда было созвано первое заседание солдатского Совета, в большинстве полков волнения были уже подавлены, солдаты обезоружены и заперты в казармах, а четвертого, то есть вчера вечером, сложил оружие и самый революционный — Ростовский полк. Таково положение сегодня…
Я был потрясен и разочарован. Мне показалось, будто поколебались и делегаты с мест, которые так страстно требовали скорейшего объявления стачки и восстания.
В заключение Андрей еще раз подтвердил, что настроение солдат боевое и что, во всяком случае, стрелять в народ они не будут.
Но тут выступил член комитета товарищ Южин. Напомнив о наступлении реакции по всей России, он сказал, что сейчас перед нами только два пути — или без борьбы смириться и потерять все завоевания революции, или немедленно поднять оружие и ринуться в бой с надеждой победить и свергнуть самодержавие.
— А что думает Центральный Комитет? — неожиданно раздался голос с места.
— Что говорит Ленин? — послышались вопросы с разных сторон из зала.
— Скажите, как советует Ленин!
На вопросы отвечал незнакомый мне товарищ из президиума. Кажется, это был представитель ЦК товарищ Любич (Саммер).
— Владимир Ильич не раз уже писал и говорил, что в царской России только силой оружия можно свергнуть самодержавие, что только революционная диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства расчистит путь к свободе, к социализму. Я думаю, что настал момент, когда надо браться за оружие, — или восстание вспыхнет стихийно и окажется без руководства партии…
Собрание снова воспрянуло духом.
— Голосуйте! Голосуйте резолюцию! — пронеслось по залу.
К столу президиума подскочила женщина и надрывным голосом крикнула в зал:
— Товарищи! Что вы делаете, товарищи? Одумайтесь!
У нас мало оружия. Нас не поддержит армия. Где это видано, чтобы с голыми руками выступать против пушек и пулеметов? Голосуйте против, товарищи!..
На мгновение зал затих, словно люди перестали дышать. Потом грозный гул заглушил голос женщины.
Но вдруг все обратили внимание, что через зал энергично пробивается какой-то человек в форме железнодорожника. Это оказался представитель Всероссийской конференции железнодорожников, происходившей в эти дни в Москве. Попросив слова у председателя, он сообщил собранию, что всего полчаса назад конференция единодушно приняла решение поддержать всеобщую забастовку и вооруженное восстание московского пролетариата.
Все вскочили с мест, требуя немедленного голосования.
Резолюция о всеобщей стачке и вооруженном восстании принималась с таким воодушевлением, что даже делегатка, призывавшая голосовать против, опять вскочила на возвышение и демонстративно подняла руку с красным билетом «за».
И, вопреки всякой конспирации, конференция большевиков закончилась вдохновенным пением «Марсельезы»:
Отречемся от старого мира, Отряхнем его прах с наших ног…Что будет завтра?
Из училища мы вышли вместе с Верой Сергеевной. Было уже поздно. Ветер улегся. Небо очистилось от туч. Луна щедро обливала светом пустынные улицы.
Вера Сергеевна взяла меня под руку.
— Как холодно сегодня! Ты меня проводишь немножко?
Провожу ли я?! Да я готов идти с ней хоть на край света! Вот так, плечом к плечу, в ногу. Впервые за все время нашего знакомства Вера Сергеевна шла со мной под руку, как с настоящим мужчиной, и я чувствовал себя на седьмом небе.
Ничего подобного я, конечно, не сказал ей, промычав в ответ нечто вроде «угу». Впрочем, сейчас все мои мысли и чувства были заняты тем, что я видел и слышал на конференции, а в ушах все еще звенели грозные звуки «Марсельезы»: «Вставай, поднимайся…»
Не успели мы пройти и десяти шагов, как я стал осаждать Веру Сергеевну вопросами:
— Вы знаете, о чем я хочу вас спросить?..
В эту минуту я не смотрел на нее, но знал, что она улыбается, вспоминая наши былые встречи, которые неизменно начинались и кончались моими вопросами, порой наивными, часто неожиданными.
Я угадал. Вера Сергеевна, улыбаясь, заглянула мне в лицо и тотчас ответила:
— Знаю. Ты хотел спросить: если седьмого декабря в двенадцать часов дня будет объявлена забастовка, то в котором часу начнется вооруженное восстание? Так ведь?
— Нет, я не о том… Меня смутило выступление военного организатора. Кажется, он совсем не уверен, что армия перейдет на сторону народа?
— По-видимому, так.
— Что ж тогда будет?
— Будет стачка и восстание.
— А победа?