Москва в огне
Шрифт:
— Да, положение нелегкое. Садовое кольцо наполовину очищено и занято войсками. Баррикады за Москвой-рекой разбиты. Прибыла царская гвардия и вся брошена к Пресне. Там уже гремят пушки и полыхает пожар. Там бьются наши товарищи, они будут сражаться до последней минуты. А мы здесь должны поддержать их, оттянуть на себя хоть часть вражеских сил. Как знать, что будет завтра… А вдруг придет помощь? А что, если обезоруженная пехота вырвется из казарм и примкнет к восстанию?
Нет, мы не должны думать о поражении. И, во всяком случае, не
Возможно, я говорил не так и не теми словами, но не в словах было дело — хотелось зажечь сердца, укрепить веру в победу революции.
И, представьте себе, слово подействовало. У ребят загорелись глаза, дядя Максим кивнул головой как бы в знак согласия, а начальник дружины пожал мне руку:
— Хорошо, будем драться. Мы и сами так думали…
Митин промолчал и отошел от костра.
— Молодец, Пашенька, — мягко сказал знакомый голос.
За моей спиной стояла Вера Сергеевна.
Я повернулся так порывисто и радостно, что она невольно обняла меня и улыбнулась той самой улыбкой, от которой замирало сердце и на душе становилось светлее.
— Сестру встретил, оратор? — громко спросил Сережка.
— Да, старшую, — ответил я и, глянув на Веру Сергеевну, тихонько добавил: — Родную…
Ее тотчас окружили, как старую знакомую, и забросали вопросами. Она охотно отвечала всем и каждому и, видимо, для всех была здесь желанным гостем. На ней было все то же синее пальто, на голове котиковая шапочка, через плечо висела сумка с медикаментами, в руках муфта. На сумке был виден красный крест.
Поговорив с ребятами, мы отошли в сторону.
— Ночью вряд ли нападут на нас, — сказала Вера Сергеевна. — Зайдем на наш медицинский пункт — он в общежитии студентов, за второй баррикадой.
По дороге она рассказала мне, что в самом начале восстания на Малой Бронной курсистки и студенты создали медицинский пункт, он уже оказал помощь нескольким дружинникам, раненным за последние два дня. В этом пункте пришлось работать и Вере Сергеевне. Но она работала не только как сестра — с сумочкой медикаментов через плечо она обходила весь район Бронных, останавливалась и беседовала с каждой группой дружинников, защищавших баррикады, ободряла их, призывала к стойкости, объясняла положение.
Тепло и почтительно обращались с ней дружинники головной баррикады; я понял, что ее все знали и уважали. Иначе и не могло быть — ведь это же Вера Сергеевна!
В общежитии окна были завешены, на большом столе горела керосиновая лампа. Тут же лежали горка медикаментов, бинты. Вдоль стены стояло несколько коек, но раненых не было. Две курсистки в полном обмундировании дремали на койках в дальнем углу комнаты.
Вера Сергеевна усадила меня на табуретку около стола, сама устроилась рядом.
Не дожидаясь вопросов с моей стороны, она вполголоса рассказала, что случилось с ней после моего посещения 10 декабря. Оказывается, она была назначена комитетом помощником ответственного организатора Городского района, а когда началась стачка, стала работать в химической лаборатории по заготовке ручных бомб. Но вскоре эту лабораторию пришлось ликвидировать.
— А здесь бомбы тоже имеются? — спросил я шепотом.
— Может быть, — неопределенно ответила Вера Сергеевна, укладывая в свою сумочку заготовленные бинты. — Думаю, что завтра будет горячий день.
— Последний?
Она бросила на меня тревожный взгляд.
— Не надо так думать, дорогой мой. Последний день бывает только для мертвых, а живые борются и побеждают. Понятно?
Этот знакомый вопрос сейчас почему-то особенно взволновал меня. Вот так же и тогда, когда я был еще зеленым юнцом, она терпеливо разъясняла мне, что такое жизнь, что есть счастье, и в конце непременно спрашивала: «Понятно?» А я молча кивал головой и радостно улыбался: передо мной открывался новый мир. Вот и сейчас я не мог оторвать глаз от ее светлого лица…
Мы долго беседовали о разных вещах, но разговор как бы сам собою возвращался к событиям дня. Вера Сергеевна ни слова не сказала о возможности поражения восстания, но я чувствовал, что для нее этот вопрос решен.
Кажется, она что-то знала, но не хотела сказать мне.
Она с ненавистью говорила о поведении меньшевиков и эсеров в эти дни:
— Я не рада, что мои подозрения оправдались на деле. Меньшевики и эсеры уже дважды предлагали сложить оружие. И это в самый разгар борьбы! Мы отказались. А меньшевики сепаратно выпустили листовку с призывом кончать стачку и восстание. Быть может, она уже ходит по рукам…
— Но ведь это предательство! — воскликнул я, пораженный такой вестью.
— Нож в спину! — Вера Сергеевна рывком сняла с себя сумку с медикаментами. — Мы оказались слишком доверчивыми. Товарищ Ленин еще в апреле предостерегал нас от чрезмерного благодушия в отношении наших «союзников» — меньшевиков.
Очевидно заметив мою растерянность, она оборвала речь и резко изменила тон:
— Не унывай, друг, и верь в победу. Она неизбежна… если не сегодня, так завтра. Наше дело бессмертно…
Она была очень бледна и утомлена до крайности. Я посоветовал ей прилечь и отдохнуть, пока тихо.
— Хорошо. Я в самом деле немного устала.
Она проводила меня до двери и, словно желая подтолкнуть меня за порог, обняла одной рукой за плечи и коснулась губами моей щеки.
— До свидания, голубчик!
Я дрогнул… Так мать провожает любимого сына в опасный путь — дрожит за его жизнь, но не хочет лишить его мужества и веры в победу.
У последнего костра