Москва. Путь к империи
Шрифт:
После завершения работы Земского собора в Москве в феврале 1551 года царь созвал Стоглавый собор, который разработал сборник церковных правовых норм из ста глав.
Закончив организационные дела, Иван IV занялся подготовкой нового похода на Казань. Организован он был блестяще, привлечены были имеющиеся средства, учтены все известные приемы ведения военных действий, силы противника (русские приняли ряд мер предосторожности на южных подступах к Москве, опасаясь активных действий крымского хана Девлет-Гирея).
16 июня войско Ивана IV выступило в поход. Предпринятая Девлет-Гиреем попытка прорваться к Москве закончилась неудачей под Тулой. 13 августа русские были уже в Свияжске. Здесь они отдохнули четыре дня, затем форсировали Волгу, 23
О подробностях этого отчаянного штурма хорошо известно. Казань пала. Иван IV одержал свою первую военную победу.
После взятия Казани между боярами и царем вспыхнула ссора. Казалось, причин для споров и разногласий быть не должно. Казанский хан Едигер признал себя побежденным и даже захотел креститься. Победители отнеслись к побежденным милостиво, племена черемисов и чувашей, обитавшие в земле Казанской, тоже покорились Ивану IV, обещали платить Москве ежегодный ясак. Победа! Можно спокойно отправляться в столицу, там дел у царя было много. Но бояре, не доверяя побежденным, уговорили Ивана IV остаться до весны с тем, чтобы навести порядок в завоеванном ханстве, на территории которого проживало много небольших, но воинственных народов, в любую минуту готовых взяться за оружие и своим примером поднять на борьбу соседей.
Такая опасность действительно существовала. Но царь на то и царь, что сидеть он должен в столице и только в исключительных случаях отлучаться из центра управления страной в те или иные ее уголки. Слишком большой стала страна Московия! Если бы Иван IV Васильевич по пол года отсутствовал в Москве, куда тянулись все нити государственных связей, то многие из них просто бы порвались. Уже поэтому у Ивана IV имелась веская причина покинуть Казань, оставив в ней верных людей. Кроме того, у него были еще и личные мотивы, которые манили его в Москву. Жена Анастасия готовилась стать матерью. Очень ответственный момент в жизни супругов-сирот, царя и царицы! Очень важное дело — государственное! Иван IV Васильевич, двадцатидвухлетний победитель, просто не мог пустить это дело на самотек. Он же был романтиком, хотя не все числят это счастливое качество за первым русским царем. А бояре, пытавшиеся оставить его в Казани, сами романтиками не были и даже не предполагали, что среди них мог появиться таковой. Между прочим, среди Рюриковичей романтиков практически не было, хотя их представление о княжеском достоинстве вовсе не исключало наличие этого возвышенного качества души. Так или иначе, но Иван IV Васильевич был самым выдающимся романтиком в роде Рюриковичей. Он не мог оставаться в Казани.
Бояре обиделись, не поняв романтической души его. «Когда же мы божьей волей с крестоносной хоругвью всего православного христианского воинства ради защиты православных христиан двинулись на безбожный народ казанский, — вспоминает этот грустный эпизод в своей жизни царь Иван IV в первом послании к Курбскому, — и по неизреченному божьему милосердию одержали победу над этим безбожным народом, и со всем войском невредимые возвращались восвояси, что могу вспомнить о добре, сделанном нам людьми, которых ты называешь мучениками? А вот что: как пленника, посадив в судно, везли с малым числом людей сквозь безбожную и неверную землю! Если бы рука всевышнего не защитила меня смиренного, наверняка бы я жизни лишился…» [168]
168
Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 141–142.
На самом деле все было немного не так. Иван IV Васильевич все же уехал домой, практически без охраны, да еще повелел отправить в Москву конницу, несмотря на дождливую осень. Конница, как сказано выше, набиралась в войско из поместных дворян. Им нужно было платить немалые деньги за пребывание в Казани, да и оставлять их под опекой ненадежных бояр было опасно. Возвращаясь домой, конники потеряли много лошадей, но это уже не волновало царя.
У него родился сын Дмитрий! И радовался царь своему первенцу как двадцатидвухлетний венценосный романтик.
Следующий, 1553 год был для Ивана IV тяжелым. Из Казани поступили неутешительные вести о бунте черемисов и вотяков. Бояре чувствовали себя победителями, не желая признавать одну простую истину: взрыв в Казанском ханстве, несмотря на взятие столицы и внешнее проявление воинственными народами покорности, мог случиться в любое время. Поэтому не должен был русский царь сидеть в Казани до тех пор, пока там все не успокоится, пока русские не «обрусят» завоеванную землю. Черемисы и вотяки одержали несколько побед. В Москве заволновались.
Царь собрался в новый поход, но болезнь свалила его с ног. Горячка несколько дней мучила Ивана IV. Он бредил, терял сознание, приходил в себя, вновь бредил. Москва выглядела растерянной. Надежды на выздоровление царя таяли с каждым днем. Он все реже приходил в сознание. Дьяк Михайлов стоял у одра и ждал.
Наконец бред отступил, будто горячка решила предоставить умирающему несколько минут для того, чтобы закончить главные земные дела. Царь верно понял этот подарок судьбы и продиктовал завещание, согласно которому его сын Дмитрий стал преемником Ивана IV Васильевича… Болезнь не переходила в атаку, ждала: не все дела земные завершил царь.
Дьяк Михайлов призвал бояр, зачитал им завещание, сказал, что нужно присягой утвердить завещание. И тут разразился спор. Некоторые из бояр присягать грудному Дмитрию не хотели. Среди них оказался и брат двоюродный, сын князя старицкого Андрея Ивановича, Владимир Андреевич. Он вел себя вызывающе, гордо. Князю Воротынскому брат царя крикнул: «Как ты смеешь ругаться со мной?!» Воротынский смело ответил: «Я могу и подраться с тобой, как верный слуга моих и твоих государей Ивана IV и Дмитрия!» Спор разгорался. Совсем ослабевший Иван неимоверным усилием воли призвал бояр к себе, спросил тихим голосом: «Кого же вы хотите избрать в цари? Дмитрий — вы в этом клялись мне — для вас есть законный царь… Вы будете отвечать перед Богом». — «Царь, — сказал Федор Адашев, — мы не хотим служить Захарьиным. Мы знаем, что такое боярское правление. Но мы не против Дмитрия». Бояре покинули его в тяжком раздумье. Никто из них не догадывался о том, что болезнь может уйти.
На следующий день бояр вновь призвали к Ивану IV. Ему стало еще хуже (то ли артистом он был гениальным, то ли болезнь написала чудо-сценарий). С трудом одолевая слабость, царь сказал, обращаясь к Воротынскому и Мстиславскому, уже присягнувшим ему и его сыну: «Не дайте боярам извести Дмитрия, бегите с ним в чужую землю». А затем голосом, слегка окрепшим, обратился к Захарьиным: «А вы-то почему не присягнули? Думаете, вас бояре пожалеют? Они вас первыми погубят».
В тихом голосе царя было столько правды, столько жизни, что все стоявшие у одра (да нет, не смертного) тут же дали клятву и присягнули в верности Дмитрию.
Они покинули покои царя в тяжких предчувствиях. Опять боярское правление на многие годы! Опять хаос во дворце, томительная постоянная неизвестность. Что может быть страшнее?
Страшнее может быть только мстительный романтик на троне. Романтизм может быть полным надежд, жизнерадостным. Но, как правило, романтики — это бурные, буйные, как майская гроза, и необузданные люди. Их романтизм сродни идеализму пополам с мечтательностью, он убийственно беспощаден. А если романтик на троне еще и избалован, то бед от него жди через край! Романтик Иван IV Грозный был как раз из этих, последних: ущемленный в детстве и отрочестве, избалованный в юности, недополучивший материнского тепла и материнской ласки, издерганный боярами, разуверившийся в людях, он жил «от противного», вопреки, таким же был его романтизм. Может быть, именно неутоленная жажда жизни спасла его в те дни. Он выздоровел.