Москва

Дашко Дмитрий

Можно ли как-то предотвратить или отстрочить его уход из жизни… Не уверен. Сомневаюсь, что Дзержинский, если и будет знать точный день смерти, станет что-то предпринять по этому поводу. Не в его это характере. Меньше всего Железный Феликс думал о себе…

Все голодали, и он голодал. Известна история, как Дзержинский выбросил в окно оладьи, которые испекла ему сестра, потому что другие в это время умирали от голода.

Доводилось читать, что он и сам был в курсе, что ему осталось недолго, совершенно спокойно говорил на эту тему со своими друзьями, не боясь смерти.

Так что даже если бы я попробовал коснуться в разговоре здоровья Феликса Эдмундовича (хотя даже не представляю — как?!), толку бы из этого не вышло.

— Расскажите о себе, — попросил Дзержинский, внимательно изучая выражение на моём лице.

Ох… надеюсь, оно было достаточно непроницаемо в те секунды, когда я думал о нём и его судьбе. Кажется, это будет не просто разговор по душам.

Ломаться не стоило, я бегло изложил свою не особо богатую по меркам этого времени биографию. Родился, учился, воевал, ловил преступников… Дзержинский внимательно слушал, часто кивал, и его знаменитая бородка клинышком, опускалась и поднималась в такт движениям головы.

— Пожалуйста, остановитесь подробнее на личности бывшего начальника губернского отдела ГПУ Кравченко, — попросил он. — Хочу разобраться и понять, как же эта сволочь смогла оказаться на таком высоком посту, почему мы его проморгали…

— Хорошо, Феликс Эдмундович, — кивнул я и принялся вспоминать.

Первое знакомство с Кравченко, его фиктивное предложение перевестись в ГПУ, упоминание о высоких покровителях в Москве (тут лицо Дзержинского скривилось как от зубной боли), моё увольнение из губрозыска, поданное под соусом сокращения штатов (Феликс Эдмундович стал темнее тучи), арест Жарова, попытка скомпрометировать меня, путём подброшенных в сейф фальшивок, показания, полученные от членов «Мужества» на Кравченко, счастливое вмешательство товарища Маркуса, попытка Кравченко достать револьвер и пустить его в ход…

История была длинной и не всегда приятной для меня и для рыцаря революции.

— Вот оно как, — задумчиво произнёс он в конце. — Благодарю вас, товарищ Быстров. Хорошая почва для размышлений. Надо подумать над вопросом, как очистить ГПУ от врагов, вроде Кравченко, и тех, кто за ним стоял. Кажется, я даже догадываюсь, кто это мог быть, но не стану делать скоропалительных выводов.

Тут он усмехнулся.

— Давайте сменим тему, товарищ Быстров.

— Как скажете, Феликс Эдмундович, — откликнулся я.

— Я читал ваш соображения, касающиеся перевоспитания трудных подростков в этих самых ШБК — школах будущих командиров. Скажите, а на ваш взгляд — это не сильно отдаёт кадетскими корпусами царского режима? Прямо сейчас предвижу критику ваших идей нашими товарищами, которые занимаются педагогической наукой. Например, Надеждой Константиновной Крупской. Думаю, у неё будет немало возражений…

Я понимающе кивнул. Что есть, то есть… когда-то ряд «теоретиков» основательно попортил нервы и жизнь великим педагогам этих лет, например, таким как Антон Семёнович Макаренко. По сути только переход под защиту ГПУ спас его от неминуемой расправы.

— Пока наша страна находится в кольце

врагов — без армии не обойтись, — начал я. — Извините за банальность, товарищ Дзержинский, но армия — это армия, не институт благородных девиц, но и не анархическая масса. Без порядка, дисциплины, субординации она превратится в вооружённый и неуправляемый сброд. И одними призывами к пролетарской совести тут не обойтись. Нужны кадры: грамотные, толковые, надёжные. Да, можно и нужно критиковать Россию времён самодержавия. Но не будем забывать и о том героизме, той выучке и самоотверженности, которую проявили солдаты и офицеры русской армии, когда им приходилось защищать страну. Эти традиции надо сохранить и приумножить.

— Согласен, — кивнул Дзержинский. — Но что вы предлагаете?

— Необязательно делать тупую кальку кадетских корпусов. Но было бы крайне глупо утратить полезный опыт… Можно взять старую форму и наполнить её новым содержанием. Извините, товарищ Дзержинский, если какие-то из моих мыслей показались вам крамольными, — сказал я.

— Не вижу ничего крамольного в откровенном разговоре между членом партии большевиков с 1906-го года и кандидатом, без пяти минут коммунистом, когда они обсуждают вещи, которые могут пойти на пользу партии и стране, — твёрдо заявил Дзержинский. — Мне лично понравилось ваше предложение. Думаю, что выдвину его на ближайшем заседании Совнаркома.

Подумав минуту, он произнёс:

— А вот идея о введении института участковых милицейских надзирателей была поддержана сразу и всеми. Скажу больше: мы уже прорабатывали этот вопрос. Думаю, в конце года будем внедрять, причём по всей стране.

Он явно развеселился, на лице появилась довольная улыбка.

— Большое спасибо за поддержку, — обрадованно произнёс я.

Ответить Дзержинский не успел: на его столе зазвонил телефон. Он поднёс к уху трубку, внимательно выслушал говорившего и в конце коротко произнёс:

— Хорошо. Тщательно проверьте и соберите все доказательства.

Закончив разговор, повернулся ко мне.

— А теперь пришла пора поговорить о главном. Надеюсь, вы ведь не думаете, что вас вызвали в Москву, чтобы обсудить ряд ваших проектов.

— Не думаю, — подтвердил я.

— Правильно делаете! — одобрил он. — Будете бороться с преступностью, но уже не на уровне начальника городской милиции, а в масштабах всей России. Возможно, — он немного помедлил, — не только России…

Я понял смысл его последней фразы. В декабре возникнет СССР, похоже, речь пойдёт о работе в границах совсем новой страны.

— Через несколько минут сюда зайдёт ваш новый непосредственный начальник, и мы вместе обо всём детально поговорим, — усмехнулся Феликс Эдмундович. — Заодно и чайку попьём.

В эту секунду мне срочно захотелось не чаю, а чего-нибудь погорячей.

Глава 4

В дверь после стука зашёл секретарь.

— Феликс Эдмундович, к вам товарищ Трепалов. Приглашать?

— Конечно. А ещё организуйте нам, пожалуйста, чайку на троих, — попросил Дзержинский.