Москва
Шрифт:
Вот эти, которые сейчас едут вместе с ним в метро, которые учатся в университетах, и у которых нет ни денег, ни машины. Машины, которая им не нужна. А есть один лишь светлый ум и одно лишь молодое честолюбие. И они не будут создавать свою собственную философскую систему, потому что она в России никому не нужна. А будут сначала искать ответ на два сакраментальных русских вопроса. А когда найдут этот ответ… Страшно подумать, что тогда они будут делать…
А ты говоришь, милый мой: философская система, по типу Гегеля, или Спинозы. Да не нужна тут никому такая система. Тут тебе, дружок, не туманная Германия и не солнечная Франция. Тут, милый мой, укрытая снегами Россия.
.........................................................................................
Шубы, куртки, пальто, дубленки, кожаные плащи, норковые манто, овчинные тулупы, пара пиджаков принципиально презирающих февральские морозы…
Утренний люд в вагоне привычного московского андеграунда…
«Проклятый Египет…»
«Проклятая мумия, лежащая в золотом саркофаге…»
«Впрочем,
Вот так и мучился Диогенов несколько лет после того, как съездил в Египет. Все мечтал создать свою собственную философскую систему, хотя бы плохонькую, но обязательно отечественную, русскую. А в итоге, наконец, понял, что ничего он здесь не создаст. Что лучшее, что он может сделать, это быть русским мистиком, и размышлять о чудесах и о загадочности лежащей вокруг русской земли. Тут ведь куда не бросишь взгляд, везде чудеса и загадочность. И поля загадочные черные до горизонта, пол года покрытые снегом, глядя на который, к концу зимы не хочется уже создавать никакой отечественной философской системы. И обязательно три скорбных березки, стоящие посреди этих черно – белых полей. Как будто три сестры, обнявшись, оплакивают не то троих своих братьев, погибших в страшном сражении, не то троих мужей, ушедших в никуда, и уже назад не вернувшихся…
Вот тебе мистика, вот тебе загадочная душа русской земли!
Здесь уже в окно невозможно просто так посмотреть, без того, чтобы не увидеть в небе четверку летящих в бездне коней. И на театры нельзя посмотреть, чтобы не увидеть ту же квадригу, управляемую златокудрым античным богом. И откуда тут взяться античности посреди черных раскисших полей? И откуда тут античные боги в скованной морозом земле антиподов?
«Нет, нет, тут одна мистика, и ничего, кроме мистики…» «А вот еще, золотые луковицы русских церквей, подозрительно напоминающие воткнутые в небо гордые фаллосы. Золотые фаллосы посреди городов, деревень и местечек. Сорок сороков золотых фаллосов в одной только златоглавой Москве. И тут уж почище будет летящей в небе античной квадриги, управляемой божественным Аполлоном! Что нам надменные античные боги, мы с ними как-нибудь договоримся! Но откуда в одной только столице сорок сороков воткнутых в небо золотых обнаженных фаллосов? Тут никакого Спинозы и никакого Декарта не хватит, чтобы все это логически объяснить. Да и не нужна тут логика, ибо логикой тут ничего не понять. Умом Россию не понять, в Россию можно только верить. Но во что верить, простите меня, в сорок сороков золотых фаллосов?..
.........................................................................................
Взгляды, взгляды, взгляды, каждый перед собой, и старается другим в глаза не смотреть. Все вместе и каждый бесконечно далек, забравшийся в кокон собственного одиночества. Метро, как место собственного одиночества. Хоть и кажется на первый взгляд, что это переполненный до краев человеческий муравейник…
.........................................................................................
По долгому размышлению понял, наконец, Диогенов, что для мыслящего человека есть в России всего лишь три пути. Всего лишь три дороги, которые должен выбрать он, если желает остаться честным. То ли перед собой, то ли перед Богом, если он верит в Бога.
Путь первый – это покончить с собой, и тогда уже не надо будет решать никаких философских задач, и отвечать ни на какие проклятые вопросы.
Путь второй – это стать блаженным, или, с точки зрения окружающих, идиотом. То ли таким, как Василий Блаженный, ходящий в сорокоградусные морозы босой, и пугающий своими вопросами молодого Ивана Четвертого. То ли таким, как сам Диогенов, собирающий на улицах потерянные прохожими пуговицы.
И третий путь – ответив, наконец, на два сакраментальных русских вопроса «Кто виноват?» и «Что делать?», взять в руки бомбу, и швырнуть ее в царственного узурпатора. Или создать собственную партию, и бороться за светлое будущее. То ли своего народа, то ли чужих народов, это уже не имеет значения. Главное, чтобы бороться, и чтобы за светлое будущее. И в итоге, разумеется, погибнуть в этой борьбе, но это уже не имеет никакого значения…
.........................................................................................
Боже, какие чистые, какие светлые, какие молодые лица вокруг. Лица русских мальчиков, а также девочек, у которых всего лишь три пути в этой жизни.
Как три развилки посреди бесконечного русского поля рядом с большим мшистым камнем, принесенным сюда неизвестно кем. То ли ледником, то ли судьбой, то ли самим чертом…
.........................................................................................
Ботинки, туфли, кроссовки, лабутены, валенки, сапоги мужские и женские, а иногда и калоши, а иногда, хоть и редко, босые ноги. Бывает и такое в Москве, иногда, но все же бывает.
В Москве всякое можно увидеть, в том числе и босые ноги блаженного. Не то Василия на Красной площади, не то Максима с Варварки, не то подобных им блаженных из Ярославля, Ростова Великого, или Торжка. И, что самое странное, эти босые ноги могли бы принадлежать любому из тех, кто едет сейчас в метро. Просто выпало сейчас ходить босому кому-то другому, а в следующей жизни выпадет тебе, или вот этому мальчику в старых кроссовках, или вот этой девочке в дорогих лабутенах…
Китай – Городская отрава, Сиянье снега в январе, Людей текущая орава, Мороз в подарок детворе.Варварка варварами полна,Гудит, и движется вразброд, Подобен.........................................................................................
М
И
С
Т
И
К
А
Глава седьмая
В то время, как Диогенов возвращался домой на метро, супруга его, Элеонора Максимовна, готовилась к важному докладу у себя в институте. Институт, где работала Элеонора Максимовна, как мы уже говорили, имел некоторое отношение к русской литературе. Он имел к ней отношение потому, что там защищали диссертации о творчестве и жизненном пути различных русских писателей. Главным образом выдающихся русских писателей. Одного из них, а именно Достоевского, Элеонора Максимовна выбрала для себя еще на заре своей туманно молодости, да так и прошла с томиком классика под мышкой всю свою жизнь. Если сказать, что Элеонора Максимовна была влюблена в Достоевского, то этим вообще ничего не удастся сказать. Элеонора Максимовна боготворила Достоевского, и временами, когда священное чувство это перехлестывало через край, даже жалела, что она не Настасья Филипповна, и в нее не влюблен несчастный идиот князь Мышкин. Достоевского она в такие моменты путала с князем Мышкиным, и необыкновенно жалела его, как вообще жалеет мужчину русская женщина, которая очень часто ставит жалость выше любви. Элеонора Максимовна вообще жалела о многом, и о том, что она живет в Москве, а не в Петербурге, городе Достоевского. И о том, что ее сын никогда не прочитал ни одного произведения великого классика, и из духа противоречия стал не гуманитарием, а презренным ученым. И о том, что у нее муж идиот, собирающий на улицах пуговицы, она тоже жалела, хоть и давно уже смирилась с этим. Когда же ей справедливо говорили, что князь Мышкин тоже был идиотом, и что есть очень много сходства между ним и Григорием Валерьяновичем, она сердилась, и начинала топать ногами. Но, будучи отходчивой, как и всякая русская женщина, обстоятельства которой выше ее желаний, она быстро успокаивалась, и начинала жалеть Григория Валерьяновича. Князя Мышкина, однако, она жалела гораздо больше. Нечего и говорить, что роман «Идиот» она считала главным в творчестве Достоевского, и даже главным во всей русской литературе. Иногда, в пылу дискуссий и споров, она даже настаивала, что этот роман главный вообще во всей мировой литературе, но здесь, разумеется, был явный перебор, хотя доля истины в подобном утверждении тоже была. Одним из основных тезисов в сегодняшнем докладе, который Элеонора Максимовна должна была делать в своем институте, был как раз тот, что в мировой литературе вообще нет писателя выше, чем Федор Михайлович Достоевский. Она заранее предвидела взрыв эмоций и возражений, которые последуют вслед за этим докладом, и готовилась дерзко и одновременно тонко на них отвечать. В институте, где она служила, вообще работали очень дерзкие и очень тонкие люди. Впрочем, это были почти единственные их достоинства, поскольку сами они ничего не писали, и ничего, кроме дерзости и тонкости у них за душой не было. Ну, или почти ничего.
Конец ознакомительного фрагмента.