Мост бриллиантовых грез
Шрифт:
Да ладно, как будет, так оно и будет. Либо кривая вывезет, либо… Либо все останутся при своих.
Метрах в пятидесяти от входа в павильоны находилась автостоянка. Солнце играло на капотах автомобилей, среди них было несколько серебристых, но на таком расстоянии Эмма не могла определить, есть ли среди них «Порше».
Эмма купила билет (эта выставка и впрямь не для бедных, вход – тринадцать евро, почти в два раза дороже, чем в знаменитые Лувр и д’Орсе) и прошла мимо рецепсьон, где ей вручили каталог выставки. Нашла в перечне стенд 406. Вот, в самом деле здесь представлены экспонаты из салона Доминика Хьюртебрайза. И подробная аннотация на каждую картину, на каждый предмет обстановки или ювелирное украшение. Эмма все внимательно прочла, но не обнаружила ни слова упоминания ни о каких «старых голландцах».
Очень интересно! А что, если обезумевшая от любви Фанни что-то напутала? К тому же она вчера была под таким шофе!..
Вот смешно будет, если Илларионов тут вообще не появится!
Ну и ладно, полюбоваться на такую красотищу тоже не вредно.
Эмма медленно шла между стендами. Около витрин с ювелирными украшениями (сапфиры, изумруды, бриллианты) мелькнули Мамаполина и Бабалена со своими девочками. Все (за исключением спящей в «кенгуренке» Анечки) с интересом рассматривали бриллиантовые серьги. Эмма только усмехнулась – глупышки, что вы знаете о бриллиантах, что понимаете в них? Вы и вообразить себе не можете, как эти сверкающие камушки могут перевернуть душу человека, изменить его судьбу, а самого его превратить в безжалостное чудовище! Нет, не осколок кривого зеркала вонзился в глаз глупого мальчика Кая – это был бриллиант, который заставил его иначе увидеть мир, и тот бриллиант начал властвовать над всеми его поступками и в конце концов даже сердце его сделал холодным, сверкающим, невозмутимым и твердым, как бриллиант. И острым, режущим, как его грани.
Эмма постаралась выкинуть из головы воспоминания об этих женщинах и их малышках. Они отвлекали, раздражали, мешали думать, а сейчас нужно было собраться, собраться… Хорошенько собраться! Быть во всеоружии!
Роскошная выставка. Такие богатства! Мебель, картины, скульптура прошлых веков, достойная музейных экспозиций. Цены… о да! Цены – закачаешься. Да, во Франции не жизнь, а сказка… для богатых любителей антиквариата. Это вам не Россия, разграбленная, разоренная своими и чужими ворами, причем своими-то даже еще безжалостней, чем чужими…
Эмма прошла мимо огромного пустого ресторанного зала, высоченные окна которого выходили на скаковое поле. И снова – стенды, стенды… Роскошные, прекрасные вещи вокруг… Как будто она оказалась во дворце!
Однако народу – раз, два и обчелся. Маловато зрителей для публичного скандала, задуманного Фанни! Впрочем, ее дурацкий план всяко похерен, а вот для плана Эммы чем меньше свидетелей, тем лучше.
Так, табличка с номером 406. Стенд выгорожен ломаным четырехугольником, картины снаружи, картины внутри, из центра выгородки доносятся мужские голоса, значит, Эмме нужно именно туда…
Она оглянулась – напротив, между стендами со скульптурой, мелькнула стройная фигура в черном. Секьюрити? Или… Что-то знакомое почудилось Эмме. Или не почудилось?
Она зашла за перегородку.
Та-ак… Напрасно Эмма волновалась, что Фанни все напутала: вот он, Андрей Валентинович Илларионов, собственной персоной. Такой же, каким Эмма запомнила его по той первой встрече в нижнем зале д’Орсе: лощеный, уверенный в себе, источающий невероятную, просто-таки юношескую жизненную энергию, такой же привлекательный. И такой же сексуальный. Забавное ощущение – почему-то Эмме вдруг почудилось, что с той самой первой встречи с Илларионовым она мечтала оказаться с ним в постели… Есть во всем этом, воля ваша, нечто… роковое, нечто шекспировское, не побоимся этого определения!
И немедленно Эмма вспомнила свое лицо, каким оно отражалось в зеркале над раковиной.
Забыть об этом! И как можно скорей! Что бы там ни плела вчера бедненькая пьяненькая Фанни насчет эдипова комплекса, на такую мымру, какую она сегодня собой представляет, этот плейбой даже не взглянет! Ну и ладно. Главное – завоевать его доверие. Любой ценой! А постель… ну, это уж как повезет. И вообще, постель – не главное в жизни.
«Да-а? Ну ты, кажется, стареешь! С каких это пор постель перестала быть для тебя главным?» – ехидно спросил внутренний голос.
«С тех самых!» – зло огрызнулась Эмма и приблизилась еще на шажок к объекту своих изысканий.
Приятный мужчина. Парфюм, правда, не в ее вкусе, но на вкус и цвет, как известно, товарищей нет. А в остальном – просто картинка! Ну, нравились Эмме по-настоящему ухоженные мужики, всю жизнь нравились! К вельветовым джинсам, рубашке, шейному платку и твидовому пиджаку никаких претензий. На плечах, разумеется, никакого мусора, который нуждается в постоянном применении «Head and shoulders» или простого русского майонеза «Провансаль», который, к слову, является куда более радикальным и действенным средством от перхоти, чем все на свете шампуни, вместе взятые. Ни с того ни с сего Эмма представила Илларионова с головой, обмазанной майонезом «Провансаль» и покрытой полиэтиленовым пакетом (ходить так час, потом смыть теплой водой с хорошим шампунем; как правило, перхоть исчезает после первого же сеанса, но если ситуация запущена, операцию с майонезом следует повторить), и тихо кашлянула, чтобы скрыть дурацкий смешок. Ох, не о том она думает!
Рядом с Илларионовым стоял долговязый тощий дяденька с маленькой, гладенько причесанной, лаково блестящей головой на несколько длинноватой шее. Аристократический профиль, холодный взгляд из-под припухших век. Легкая надменная улыбка. Видимо, это и есть антиквар Доминик Хьюртебрайз. Однако он слишком похож на продавца, во что бы то ни стало желающего продать свой товар.
А картина, перед которой они стояли, наверное, тот самый «старый голландец». Фамилии, правда, нет, только подпись «Le peintre inconnu» – «неизвестный художник». «Hypothйtiquement 1691» означает – «предположительно 1691 год». Название «Le dessert». Все ясно и понятно: натюрморт на столовую тему. Тяжелые золотистые занавеси на заднем плане, тяжелая белая скатерть на столе, прозрачное стекло бокалов, на тарелке какие-то красные ягоды, белый рис горкой, ломти черного хлеба. Вино в кувшине. Не слишком-то изобильный десерт!
Картина Эмме не понравилась. Впрочем, она никогда не считала себя знатоком, ее восприятие искусства основывалось сугубо на «нра – не нра». К тому же она не любила натюрморты. То ли дело вот этот чудный, словно светящийся изнутри, сине-зеленый пейзаж с пряничной деревней на заднем плане, красивым корабликом на воде и яркими фигурками пейзан! Cristoffel van den Berghe (actif а Middelbourg entre 1617 et 1642), «Animation au passage du bac». Кристофель ван ден Берг (создано в Миддельбурге между 1617 и 1642 годом), «Оживление перед приходом парома». Название какое-то тяжелое, а картина – чудо! Чем Кристофель ван ден Берг не «старый голландец»? Почему Илларионов уперся в этот невыразительный «Le dessert»?
– Прошу прощения, мсье, – раздался в это время голос долговязого Хьюртебрайза, – видимо, произошло какое-то недоразумение.
– Думаю, да, – ответил Илларионов. По-французски он говорил не слишком бойко, но это придавало его словам вескость и основательность. – Недоразумение это состояло в том, что вы считали меня этаким сибирским валенком, не способным отличить французскую школу от голландской.
– Пардон? – растерянно спросил Хьюртебрайз.
Растерянность его вполне можно было понять: ведь слова «сибирский валенок» Илларионов произнес по-русски!