Мост через бухту Золотой Рог
Шрифт:
— Вот и спасай актрису.
Причалил пароход, пассажиры один за другим спрыгивали на набережную и уходили, спеша найти солнечную улицу.
— Подумай хорошенько.
Пароход ждал. Я поехала на нем к себе на азиатскую сторону. Многие мужчины и женщины на корабле читали газеты. В «Джумхуриет» была помещена фотография: «Красный Руди Дучке». Текст сообщал: «Тысячи студентов Западного Берлина вышли на улицы. Произошли столкновения с полицией».
Берлин был для меня моей улицей. Девочкой я до самой ночи гуляла на улице, в Берлине я снова нашла ее, мою улицу. Из Берлина вернулась я в родительский дом, но он стал для меня гостиницей, мне снова хотелось на улицу. Мужчины
— Я не хочу замуж. Хочу в театральное училище.
— Ты ведь можешь говорить по-немецки, с чего тебе вдруг понадобилось выходить замуж? Успеешь. Когда ты надумаешь выходить замуж, у тебя будет столько предложений!
Я заметила, что мне легче говорить с мамой по телефону, чем дома. Телефон стоял на улице, а улица придавала мне храбрости, дома же я заперлась у себя в комнате и не выходила, пока Хюсейн не сказал мальчику-шизофренику, что я не могу выйти за него замуж.
Хюсейн познакомил меня со своими друзьями. Они называли себя сюрреалистами — несколько молодых людей, изучавших искусствоведение, и одна девушка. Они собирались в квартирах своих родителей, заворачивались в родительские простыни, как древние римляне, садились в круг и задавали друг другу вопросы, которые они заучили по книге, написанной французскими и испанскими сюрреалистами. «Мы хотим жить поэтической жизнью, вот почему нам нужно освободить инстинкты и потребности, задавленные цивилизацией». Если кто-нибудь задавал вопрос, рядом сидящий должен был тут же дать ответ на него. Девушка в круг не входила. Она стояла сзади и смотрела, как смотрят женщины в казино, заглядывая через плечо играющим в покер. Один из сюрреалистов спросил:
— Как ты относишься к открытому мастурбированию, когда мужчина мастурбирует перед женщиной или, наоборот, женщина мастурбирует перед мужчиной?
— Я отношусь к этому превосходно, — тут же ответил близсидящий молодой человек.
Другой спросил:
— Как ты относишься к мужскому эксгибиционизму?
— Никак. Меня это не трогает.
— Меня тоже. Это вопрос социальный, а не личный.
— Что ты думаешь по поводу борделей?
— Я отношусь к ним так себе, считаю, что это не самое милое заведение, но без них, судя по всему, не обойтись.
— Я считаю бордели мерзким заведением.
— Если женщина мне нравится, то почему бы и нет.
— Какое значение, по твоему мнению, имеют разговоры во время полового акта?
— Обычное значение, отрицательное. Некоторые фразочки могут испортить мне все дело.
— По-моему, наоборот, от некоторых слов еще больше возбуждаешься.
— Могут ли мужчина и женщины одновременно
— Крайне редко.
— Насколько желательно, чтобы это происходило одновременно?
— Очень даже желательно.
— Как ты относишься к гомосексуализму?
— В принципе, я ничего не имею против, но меня лично это не интересует.
— Если двое мужчин любят друг друга, то я не вижу в этом ничего предосудительного с точки зрения морали.
— А две женщины?
— Я так представляю себе, что одна женщина выполняет роль мужчины, другая — женщины.
— Ни разу в жизни не разговаривала с лесбиянками.
— Что ты думаешь по поводу онанизма?
— Онанизм — это только вынужденная мера. Своего рода временный эрзац.
— Я не считаю онанизм вынужденной мерой или временным эрзацем. Имеет такое же право на существование, как и гомосексуализм.
— Это две совершенно разные вещи.
— Онанизм предполагает наличие образа женщины.
— А как же животные?
— Надеюсь, что это шутка.
— В чем ты видишь разницу между образом женщины во время обычного полового акта и образом женщины во время онанирования?
— Такая же разница, как между сном и фантазией наяву.
— Очень сомнительное объяснение. Разница заключается в том, что при онанировании у тебя есть выбор, тогда как осуществляющийся половой акт выбора уже не предполагает.
— Верно.
Девушка, стоявшая «за креслами» и слушавшая молодых людей, иногда вмешивалась в их беседу, поправляя отдельные фразы. Она прекрасно знала весь текст, потому что сама перевела его с французского на турецкий. Она училась в Париже.
— Эти фразы, — сказала она мне, — принадлежат французским сюрреалистам Бретону, Танги, Пере, Преверу, Ман Рэю. Двадцать восьмой год.
Молодые люди дали и мне простыню, я замоталась, они сфотографировали меня в фас и профиль и сказали:
— Добро пожаловать в сюрреализм!
Мне тут же велено было рассказать какой — нибудь сон. Девушка сказала:
— Они хотят, чтобы ты зачаровала их своими сновидениями и открыла бы в пространстве их фантазий еще одну дверь.
Я рассказала сон, который мне приснился в Берлине. Я плыла по небу на облаке. Облако напоминало большое одеяло. Я наклонилась, приподняла его и увидела внизу на земле мать и отца, которые стояли на крутом склоне.
Девушка, которая училась в Париже, сказала:
— Политически движение сюрреализма во Франции 1928 года ближе всего было к коммунистам, но все-таки сохраняло свою независимость, вот почему коммунистическая партия в итоге отмежевалась от сюрреалистов.
У девушки был очень низкий, глубокий голос, который звучал так, будто кто-то взял в руки целую пригоршню песка и стал шуршать им по шелковой ткани. Ей нравился собственный голос, и она любила поговорить. Она сказала:
— Мозг — это как тело балерины. Чтобы хорошо танцевать, ей нужно много упражняться и репетировать. Хорошие балерины специально танцуют в тяжелых костюмах, чтобы потом легко исполнять все движения. Они засовывают себе в трико свинцовые пластины, прилаживают их к ногам и тренируются, тренируются, тренируются. Наш мозг должен брать пример с балерин. Начать с тяжелых понятий и учить их, учить, учить, чтобы встряхнуть наш разум и вывести его из состояния пассивного прозябания.
Я слушала эти фразы, раскрыв рот, и чувствовала их тяжесть. Это тянет свинец в моей юбке, подумала я, как у балерины, которая приступает к упражнениям. Она встряхнула свой разум и вывела его из состояния пассивного прозябания, а теперь хочет встряхнуть и мой. Мне очень нравился низкий голос девушки. Она сказала: