Мост в бесконечность. Повесть о Федоре Афанасьеве
Шрифт:
Фонарь над крыльцом клуба приказчиков был обернут красной тканью, отбрасывал на лица багровый свет.
Дрожащим от волнения голосом он сказал, что затрудняется выразить словами то радостное чувство, которое испытывает, будучи удостоенным чести принять на себя звание председателя первого собрания свободных граждан. Сказал, что всю жизнь ждал этого счастливого часа и наконец дождался на старости лет…
Да, то было позавчера. Все вроде бы клонилось к добру. Куда уж лучше пример: во время митинга, горяча коней, по улице
Пыхтя и отплевываясь паром, как самовар в трактире Мясникова, прополз по высокой насыпи паровозик с пятью вагонами на прицепе. На тормозной площадке, облокотись на перильца, стоял усатый кондуктор в форменной шинели. Увидев людей на берегу Талки, что-то крикнул и погрозил кулаком.
— У-у, харя толстая! — проворчал Дунаев. — Обнаглели, обрадовались, что мало нас.
Фрунзе отвалился от стены:
— Костерок бы запалить. Давайте за хворостом…
Евлампий Дунаев прервал его, выдавив хриплым от волнения голосом:
— К-казаки!
Фрунзе взглянул на дорогу, чертыхнулся:
— Кажись, и слуги архангела с ними. Тесная семейка…
Со стороны города, от Лесной улицы к Шуйскому переезду, скособочившись в седлах, неторопким шагом ехали астраханцы. А перед ними целеустремленно топала плотная стайка людей в суконных поддевках, добротных яловичных сапогах. Ни хоругвей, ни божьих образов с ними не было, но зато кое у кого в руках — увесистые дубинки.
— Товарищи: внимание! — встревожившись, быстро проговорил Фрунзе. — Сегодня черная сотня особенно воинственна.
— А по мне — открыть огонь! — запальчиво воскликнул Уткин. — Пальнуть залпом, не сунутся!
— Глупости, — отмахнулся Павел Павлович. — Револьверы на тридцать шагов не достанут, а у казаков — винтовки, как гусей, перебьют издали.
— Боишься, — покривился Станко.
— Я ничего не боюсь, — огрызнулся Павел Павлович, — но бессмысленную гибель отрицаю!
— Перестреляют с горки, — поддержал его Дунаев.
— Проявим выдержку, — сказал Фрунзе. — Ничего покамест не случилось…
Когда миновали Шуйский переезд, Григорий Шанин извлек из-за пазухи полбутылки очищенной:
— Хлебни-ка, Мирон, для-ради веселия души. На площади небось не успел?
— Народ ублажал, — Мирон оскалил в улыбке желтые лошадиные зубы. — Упарился и без выпивки… А счас — с нашим удовольствием!
Запрокинув голову, с присосом тянул из горлышка, двигая кадыком. Довольно хохотнул:
— Божия услада…
— Не кощунствуй, — одернул Шанин. — И не дурачься, на святое дело подвигаешься!
Один из приказчиков Бабанина вытянул руку, показывая на левый берег Талки:
— Вон они, идолы! Самые оголтелые тут.
Остановились, сбившись табунком. Загалдели, намечая дальнейшую
— Решительнее надо, господа! — хорохорясь, сказал старший племянник Куражева.
— А ежели бомбами вооружены? — сняв картуз, почесал в затылке младший племяга. — Разнесут, живого места не останется…
— Нам бы хошь одного еще залучить. — Гришка Шанин озирался, соображая вслух. — Вызвать на эту сторону и прищучить… Как в святом писании — око за око. Двоих придавили, надо бы третьего — для ровною счета.
— Вызвать можно, — повеселел младший племяш. — Они ведь давеча в городе хотели с нами переговоры повесть… А? Ну и мы их на переговоры… Пущай высылают депутата, здесь и покалякаем…
— Побоятся, поди, — усомнился бабанинский приказчик. — Почуют подвох.
Гришка Шанин на кривых ногах — колесом к астраханцам:
— Господа казаки, окажите милость — помахайте супостатам! Фуражкой али еще чем…
— Для какой надобности? — спросил в команде старшой, с лычком на погонах.
— Шибко желательно потолковать с депутатами!
Гришка деловито потер ладони.
— Вы поманите, остальное наша забота.
Астраханец вынул из седельной сумки платок, привстал в стременах и махнул несколько раз, крикнув:
— Эге-ге! Давай сюды! Разговор имеется!
Шанин присунулся к Мирону, прошипел сквозь зубы:
— Зенками не моргай. Прозеваешь момент, гляди…
— Будьте спокойны, Григорий Иваныч, — заплетающимся языком ответил Мирон. — Охулки на руку не положу…
Сосны в бору приглушенно шумели, стало смеркаться. Дождь прекратился, а ветер усилился — север обещал холодную кочь с первым заморозком под утро.
Михаил Фрунзе и Павел Павлович были против переговоров. Дунаев и Балашов колебались, а Федор Афанасьевич склонялся к тому, чтобы пойти.
— Не посмеют тронуть, не звери же…
— Какие могут быть с ними разговоры?! — горячился Павел Павлович. — Они, наверное, пьяные в стельку!
— Давайте в лес, — предложил Фрунзе. — Самое лучшее…
— Верно, Трифоныч! — подхватил Иван Уткин. — Пальнуть залпом — и кто куда! Покамест очухаются, эвон где будем!..
Они спорили, не зная самого страшного: черносотенцы пришли посчитаться за выстрел Морозова…
У Афанасьева мелькнула шалая мысль: он сейчас смахивает на куропатку со своим выводком. Ребятишками в Язвище неподалеку от покосов наткнулись на серенькую хлопотунью. Прикинулась подранком, натурально изображала — крыло волочила, хромала, вот-вот, кажется, дастся в руки. А потом вспорхнула и улетела. Родитель объяснил — уводила от выводка… Сравнение нелепое и минута вроде бы не такая, чтоб вспомипать далекое детство, но вот, поди ж, вспомнилось… А может, не случайно? Ведь и сейчас надобно отводить нависшую беду. У казаков в руках не игрушки — карабины… А ну затеют свалку?