Мост в чужую мечту
Шрифт:
– Ничего, – буркнула Яра.
Ул некоторое время подумал и, озабоченно насвистывая в стволы шнеппера, точно играя на дудочке, задал второй самый глупый из возможных вопросов:
– Ты меня любишь?
– Нет! – гневно выпалила Яра.
– Почему?
– Потому что ты об этом слишком часто спрашиваешь!
Ул снова задумался. Последний раз он спрашивал об этом месяца два назад… И уж, во всяком случае, гораздо реже, чем это делала сама Яра. Однако упоминать об этом Ул не стал. У девушек своя арифметика. Такая алгебра, что никакой химии не нужно – сплошная биология.
Неизвестно, как
Постучав кулаком по днищу лохани, Суповна хотела возвращаться, но заметила Ула и Яру.
– А-а, людоеды! Утро доброе, людоеды!
– Почему людоеды? – испугалась Яра.
– Ты котлеты на завтрак ела? А я, когда их вертела, руку порезала. Не выбрасывать же фарш! – Суповна махнула забинтованной ладонью. – Ярослава, ты сейчас не в пегасню?
– Нет, – Яра едва удержалась от горького уточнения: «А к кому мне в пегасню?»
– Ну и отлично! – одобрила Суповна. – Тогда руки в ноги и за мной! Кузепыч мешок рыбы привез! Чтоб у него руки отсохли! То не допросишься, а то нате вам, жрите! Надо перечистить, а я нож едва держу!
Яра послушно последовала за Суповной. Ул перезарядил шнеппер, прицелился в шишку, но неожиданно для себя перевел стволы и дважды выстрелил в солнце. Ему хотелось на ком-то сорваться, а солнце – большое, доброе, круглое – подходило для этого во всех отношениях.
– А если попадешь, что будем делать? Фонариком светить? – поинтересовался кто-то.
Ул обернулся. К нему подходил Афанасий, возвращавшийся после нырка.
– Как нырнул? Синяк? – спросил Ул.
«Синяком» старшие шныры между собой называли синие закладки.
– Неа, пустой.
– И у меня пусто, – буркнул Ул.
– С Ярой? – угадал Афанасий. – Утешься, старик! У меня бредовое предположение. Девушка капризничает, потому что ей важно проверить: готов ли мужчина к появлению младенца, который будет капризничать втрое больше?
Ул принял это к сведению.
– А когда взрослый половозрелый мужик капризничает? – хмыкнул он.
– Это он проверяет, готова ли жена к появлению в доме творческого человека. Поэта, композитора, художника и так далее.
Ул хмыкнул. За себя он был спокоен. Творческая гениальность ему не грозила.
– Хочешь хохму? – внезапно спросил Афанасий. – Помнишь чокнутую старушку, которая всех вызванивает?
– Нину Матвеевну?
– Ага. Кавалерия дала мне для нее закладку. На пятьдесят лет должна была бабка помолодеть.
– Дала? – не поверил Ул. – Но зачем? Обычно она несет ее в Зеленый Лабиринт и…
– А тут дала. Только, говорит, ты у нее самой спроси, согласна ли она. Взял я закладку в пакет, чтобы рукой случайно не прикоснуться, и иду себе. Пальцы крестиком держу, чтобы берсерки меня по дороге не накрыли. Прихожу к бабульке, а она ни в какую: «Ох, мине пенсию плотить не будут! Ох, мине с инвалидности снимуть! Ох, меня соседи домой не пустют! Подумают, я террористка!» А я сдуру брякнул: «Не террористка вы, а аферистка!» Она на аферистку обиделась, на задвижку хлоп и опять всем подряд звонить, что ее убивают.
– Отказалась? – не поверил
– Наотрез. Кавалерия угадала. Но главное – что? Бабка ни на секунду не усомнилась, что какой-то там камень способен омолодить ее почти на полтинник! Вот ведь вера у человека!
Сердитая, как пятнадцать тысяч шмелей, старушенция готовилась к новогоднему ужину. Планы у нее были грандиозные: салаты семи видов, рыба, пирог. Рук не хватало. Несколько раз Суповна совершала короткие вылазки в коридор и, захватывая пленников, заставляла их трудиться. Кое-кто пытался улизнуть, но Суповна отговорок не принимала.
Следующей после Яры в заложники была захвачена Рина. Суповна поставила ее резать лук. Рине это было удобно: человек, режущий лук, легко может оправдать красные глаза.
– Не знаешь, у ведьмарей бывают дети? – дождавшись удобной минуты, спросила она у Яры.
– Я не занимаюсь промышленным разведением ведьмарей!.. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так! – Рина, стуча ножом, крошила луковицу. – Так бывают?
– Думаю, да.
– А у Гая?
Яра попыталась повернуть голову, но Рина была под надежной луковой защитой.
– Кто его знает? Конечно, Гаю лет за четыреста, но мало ли?
Рина едва не отмахнула себе ножом полногтя, и собственный вопль избавил ее от необходимости чем-то оправдывать свое любопытство.
Расправившись с рыбой, Яра вернулась к себе в комнату. У всех в ШНыре было новогоднее настроение, у нее же на душе скребли кошки и выли гиелы.
Яра ходила по комнате, заблудившись в хаотично разбросанных предметах, и боролась с безволием, которое накидывалось на нее из пустоты. Безволие подстерегало ее не тогда, когда она с ним боролась, а когда отдыхала от борьбы. Малейшая расслабленность – и Яра понимала, что сидит, уставившись в стену. На крыше над ее головой, отгибаемый ветрами, гудел и выл лист металлочерепицы, который Кузепыч положил взамен отбитого шифера. Порой Яре казалось, что у листа есть душа. За годы, проведенные в ШНыре, Яра изучила все его интонации – от легкой и насвистывающей до визгливой и неприятной. По листу можно было предсказывать погоду. После визга и истерики он всегда замолкал, словно ему становилось совестно, а утром оказывалось, что и крыша, и весь ШНыр завалены десятисантиметровой шапкой снега.
Яра не знала, что с ней происходит. Она во всем сомневалась. Любит ли Ула. Хочет ли быть шныром, и вообще не просыпается ли в ее генах громовещательная БаКла.
«Это из-за Эриха! Или не из-за Эриха! Тошно мне!» – думала она.
Змейка шевелилась под сердцем, изредка выползая наружу и застывая браслетом. Порой Яре казалось, что она и змейка – одно целое.
До одиннадцати вечера Яра ходила по комнате. Потом отправилась искать Кавалерию. В кабинете не нашла, в пегасне тоже. Посмотрела в Зеленом Лабиринте, но и здесь Кавалерии не обнаружила, только под самшитом лежал ее забытый секатор. Яра наклонилась за ним, а когда распрямилась, ощутила, как что-то переменилось. Свет луны падал не так, как прежде. Яра вскинула голову. Над ней навис одетый в тулуп великан. Высоко покачивалась похожая на огромный горшок голова. Яра ощутила, что Горшеня чем-то очень недоволен.