Мост
Шрифт:
Джон вздрогнул, увидев, как Ревик ударился головой о подлокотник красного кожаного кресла. Он видел, как дёрнулось его тело, когда удар сотряс голову и шею. Боль, которую Джон ощутил, наблюдая за этим, вытянула весь воздух из его лёгких.
Он закричал, слыша муку в своём голосе.
— Нет! — заорал он. — Нет! Нет! Боги… не надо… — он боролся с Юми и остальными, увидев, что из спины Ревика торчат два дротика с красными кончиками. — Боги! Не делайте ему больно, пожалуйста! Сделайте больно мне! Мне!
Услышав
Джон едва заметил.
Было слишком поздно. Слишком поздно для всего.
Позади места, где лежал Ревик, Балидор уже опускал винтовку.
— Нет! — заорал Джон, крича в этот раз на Балидора, желая причинить боль другому видящему, причинить им всем боль за то, что они винят в этом Ревика. Это его рук дело. Джона. Его. Это его вина.
Вся эта бл*дская ситуация — его вина.
— Нет! — снова прокричал Джон, уже не уверенный, почему он завопил в этот раз. Затем он сорвался и разрыдался.
Это единственное слово, которое имело для него смысл.
Он рухнул прямо там, на пол. Желая умереть.
Он хотел умереть. Он так сильно хотел умереть. Врег обнял его, растолкав остальных, укачивая его, гладя по волосам. У Джона не осталось энергии его оттолкнуть. Он лежал там, рыдая и свернувшись комочком на коленях видящего.
Он старался дышать, хрипел. Он помнил злость в глазах Элли, как она смотрела на него, словно он причинял ей боль самим своим присутствием там, в её идеальном, залитом солнцем мире.
Как будто Джон причинил ей боль самим напоминанием о своём существовании.
Только тогда, пока Врег продолжал баюкать его, бормоча что-то на незнакомом Джону языке, до него дошло… Элли всё ещё жива.
Она не оставила их окончательно.
Элли всё ещё здесь.
Глава 9
Сестрёнка
18 июля 2007 года.
Сан-Франциско, Калифорния
— Иисусе, Элли… — он широко распахивает дверь, одетый лишь в белую футболку и линялые джинсы.
Его светлые волосы убраны в хвостик. Ноги босые и кажутся причудливо белыми в тусклом свете прихожей. Увидев его, стоящего передо мной, и взглянув ему в лицо, я тут же с трудом сдерживаю слёзы.
Он ничего не говорит, вообще не тратит времени впустую, а подходит прямиком ко мне, преодолевая расстояние за два шага и обнимая своими сильными руками, закалёнными кунг-фу. Эти руки всё ещё удивляют меня, даже когда я просто вижу их под футболками и майками.
В своём сознании я до сих пор вижу его таким, каким он мне помнится из детства.
Может, какая-то часть меня никогда не отпустит ранние образы моего брата из тех времён, когда мы каждый день проводили вместе, когда я, мои родители и большинство друзей-соседей всё ещё называли его «Жуком».
Тогда Джон носил толстые очки и рваные кеды, на которых он одержимо рисовал маркерами. У него были руки, которые папа любя окрестил «паучьими лапками», а его ладони и ступни всегда казались слишком крупными по сравнению с остальным телом.
Он был тем ребёнком, который большую часть времени проводит, уткнувшись носом в книжку — по крайней мере, пока не возится с микроскопом. В выходные он часами таскал меня за собой, и я помогала ему собирать образцы, чтобы потом разглядывать их через увеличительное стекло. Большая часть этих образцов бралась из парка Золотые Ворота, но некоторые находились на клумбах вдоль тротуаров, в кампусе Калифорнийского университета, на Оушн-бич и даже на Аламо-сквер.
Мы разглядывали жуков, траву, улиток, птичьи крылышки, перья, цветы, воду из пруда и океана.
Но теперь Джон другой.
Он как-то изменился, в какой-то момент, пока я не видела.
— Ты один? — я стискиваю ребра руками.
— Элли… что случилось? Иисусе, ты выглядишь так, будто вот-вот замёрзнешь насмерть.
— Байк, — произношу я, дрожа. — Ты один? — упрямо повторяю я, зная, как ужасно я, должно быть, выгляжу; что дождь, ветер и грязь сделали с моим дерьмовым типа-винтажным платьем из Мишн-дистрикта, не говоря уж о макияже, который мама столько времени наносила на мои глаза и щёки, и который до сих пор ошмётками держится на лице и волосах.
Подумав о маме, я крепче стискиваю свои рёбра, чувствуя себя так, что хочется сдохнуть.
Неудивительно, что Джейден не хотел присутствия наших семей и друзей. Неудивительно, что он хотел поехать туда только вдвоём. Неудивительно, что он решил поехать туда на своём мотоцикле вместо того, чтобы раскошелиться и купить билет на самолёт, как это сделала я.
Как же удачно совпало, что на протяжении всей поездки обратно через Северную Калифорнию шёл дождь.
Я могу думать лишь о том, что сейчас я никак не могу посмотреть в глаза маме, после всех её пожеланий добра и предостережений, всех её деликатных попыток заставить меня пересмотреть, что я делаю.
Как я всё это объясню? Я никак не смогу сделать это, не вызвав то выражение печали и жалости в её глазах, а также, наверное, злости на Джейдена, может, даже ненависти к Джейдену, предубеждения против него, с которым она может никогда не справиться.
Конечно, Джон тоже никогда не простит Джейдена.
— Он не пришёл, — Джон решительно заводит меня в свою квартиру и закрывает за мной дверь. Теперь я уже неконтролируемо дрожу, и он, должно быть, видит это, потому что кричит через плечо: — Трей! Можешь принести мне одеяло? Или нет, подожди. Одно из больших полотенец. Голубое.