Мост

Дорогой читатель! С особым уважением относясь к Вашему времени, автор считает нужным предостеречь Вас сразу, с первых же строк. Данный труд представляет собой достаточно сложную психологическую работу, поэтому требует особого внимания, как Вашего, так и моего. По вышеизложенной причине он может подвергаться анализу только после полного прочтения. Изучение контекста, акцентирование внимания на каких-либо цитатах до знакомства с полным содержанием, рискует носить неправильный характер и нанести вред. Берегите себя, читайте полностью.

Во время нашего диалога (а любое чтение, как Вам известно, это диалог Читателя и Автора), я постараюсь быть с Вами максимально откровенным. Признаться, возможно, впервые я затрону темы, которые ранее запрещал даже самому себе. Как добрые, старые друзья с первых строк мы подумаем с Вами над тем, что такое есть Человек. И так как мне предстоит сказать слишком много, я бы попросил Вас не оставлять без внимания мое стремление к диалогу: выскажитесь на последних страницах, их я оставил для Вас.

С чего бы начать свой рассказ? Даже не знаю. Затруднение заключается в том, что, на мой взгляд, моя жизнь была настолько однообразна всегда, что я не могу выделить определенного момента, этапа. Хотя, впрочем, почему же… Среди одиноких, отвергнутых дней, которые шли со мной под руку со дня рождения – дни непонимания, дни, пропитанные бесконечным количеством риторических вопросов, дни поиска правды и своего места в этой правде, дни тяжелых размышлений – именно в один из таких дней я встретил Ее. Хочется сразу же сделать ремарку, дабы не вводить намеренно в заблуждение: детство мое – крайне счастливая и безмятежная пора. Родительские любовь и забота находились со мной ежедневно, не лишая внимания ни на минуту. Но и в то прекрасное, беззаботное время я уже начал пристальнее, внимательнее, с интересом смотреть по сторонам и наблюдать за людьми. Я смотрел жадно, стараясь не упускать сути. И уже тогда, в своем нежном возрасте, я заметил, насколько окружающие и просто проходящие мимо меня люди разные. Насколько они требовательны к остальным. Насколько они одиноки и несчастны в своих исканиях. С годами я понял, что их несчастья порождают озлобленность, именно эти господа создают ярлыки и штампы. Возможно, вечерами, такие люди сидели вместе на чьей-то кухне, находясь в вечном поиске или обвиняя кого-то в своих маленьких и больших промахах, усердно трудясь над новым шаблонным видением, которое, по факту готовности, с почетом ставилось на полочку. Как они передавали друг другу плоды своей деятельности для меня остается загадкой. Возможно, обстоятельства наталкивают их на одинаковые мысли и затем объединяют в стаи, только находясь в этой стае, коллективе, не принимающих и отвергающих, осуждающих, они, как бы слаженно не направлялась их работа на окружающих, даже в группе, с притворной любезностью к коллегам, осуждают за спинами друг друга. И тогда я понял, что это несчастные, глубоко одинокие люди, которые облают огромной силой и властью – подвергают несчастью мир вокруг. И, несмотря на то что мой дом – предел гармонии и счастья, большую часть времени, как и любой школьник, а затем и студент, я проводил вне родительских стен. Там понимания было гораздо меньше. С открытым сердцем, взглядом, с чистой совестью я всегда стремился вперед, навстречу, на помощь. Но помощь лишь высмеивалась, воспринималась как глупость или слабость. «Твое мнение нас не интересует!» – слышал я неоднократно в детстве, в связи с чем все больше молчал. «Твое мнение нас не интересует, но мы охотно поделимся своим, мы сделаем все, чтобы ты поверил!» – понимал я уже в более старшем возрасте. Все меньше я проявлял участие, оставляя мнимых нуждающихся рассчитывать на свои силы. Именно это и мучило меня, я не хотел уходить или закрывать глаза, но мне приходилось. Я никогда не просил никого о помощи, даже когда остро нуждался в ней, не приходил к кому-то за советом, даже когда он был необходим. Мне навязывали помощь и советы. Только, знаете, чем отличалось мое стремление помочь кому-то или поддержать советом? Я никогда не просил ничего за это, считая это абсолютно естественной вещью в мире людей. Не могу сказать также о многих, кто стремился что-то сделать для меня. Своим вмешательством они пытались обрести власть надо мной, власть над духом, действиями, решениями. Поэтому теперь я всячески избегаю малейшее вторжение, чтобы не расплачиваться за него вдвойне. Все больше я становлюсь просто наблюдателем, который делит мир надвое: свой и других.

Меня всегда окружали люди, которые не стремились что-либо менять в своей жизни, не имели на нее никаких планов. Четкие рамки, четкое понимание действительности. Узкое. Я никогда не понимал смысла их существования: в чем мотивация пробуждаться по утрам, если вечер обречен быть провальным? Провальным, в моем понимании, он был по той причине, что не нес за собой рождения чего-то большего, чем последующее переваривание употребляемой пищи. Или, чего хуже, погрязнуть в пошлых бытовых вопросах. Всю жизнь я был бельмом в глазах серого большинства, привыкшего мыслить предложенными шаблонами. Но, что делать: если в детстве я не хотел походить на отца, закопавшегося в вечернем кресле, оставившего возможности реализации, продав себя хладнокровным 5/2, то во время учебы в художественном ВУЗе, стремился уйти от нищеты, на которую себя обрекали однокурсники. Я точно не такой, точно не буду таким. Где бы я ни был, я буду и должен отличаться. Оставив ВУЗ после пары курсов, я на время, непродолжительное, всего-то каких-то лет 8, отправился посмотреть на эти пресловутые 5/2, чем они хороши. Точнее для того, чтобы убедиться, что ничего хорошего в них точно нет. Но это ненадолго, это на время, ведь у меня есть свои планы и мечты на эту прекрасную, богатую на возможности жизнь. Так думал я первые пару лет, перемещая переработанную древесину между кабинетами. Затем, получив должность и необъективную самоуверенность, которая держалась за кресло всеми силами и даже начала врастать в него, я на время, дабы не потерять, запер ее в верхнем ящике стола, вместе с документами о назначении. Спустя пару лет ящик, словно пробудился от долгого сна: начал греметь, дергаться, пару раз даже пытался убежать. Внутри него велась какая-то неистовая борьба: борьба листа бумаги и кисти. Знали бы Вы, как я презирал коллег за то, что мне приходится находиться с ними, ненавидел проклятый офис, который отбирает мое время и не оставляет выбора. А главное, я испытывал отвращение к людям за то, что не мог озвучить им своих переживаний. Но все это я понял позже, гораздо позже…

Итак, вернемся все же к встрече, с которой я решил начать свой рассказ. Так вот, в один из очередных прекрасных дней моего внутреннего одиночества, порожденного вышеупомянутыми склоками реальности и мечты, я решил немного освежить свои мысли разряженным осенним воздухом. Стояла дождливая погода. Ни намека на солнце. Ни намека на дружелюбие. Небо затянуто серыми тучами, серые люди грубой толпой проходили мимо, серый ветер, как хороший хозяин, пытался снять пальто с гостя. Одним словом – стояла моя любимая погода, располагающая к глубокому самоанализу. Спешить мне некуда, поэтому я, не торопясь, зля бегущих прохожих, медленно прогуливался по улице. Мне 31 год, я вышел на улицу в дождливую погоду, чтобы среди серой, затянутой толпы людей отыскать просвет добра. Я шел по улицам любимого города, внимательно слушая свои мысли. Не ориентировался, не оглядывался по сторонам, не имел цели посетить какое-либо место, я – в городе, я – город. Увидев на своем пути свободную лавочку, я решил присесть, чтобы полноценно и неспешно вдохнуть осень. В то утро я был не в самом лучшем расположении духа, но как же мне было хорошо сидеть на этой одинокой лавочке, смотреть, как непоколебима природа в своем решении проводить лето. Я практически был счастлив. Это был обычный будничный день. Устав от распорядка, от пустых, но для кого-то важных разговоров и действий, я взял выходной с целью провести его в гармонии, наедине с самим собой. Я уже неоднократно говорил, что тянулся к людям, я хотел находиться в окружении, но за всю свою жизнь я так и не смог найти людей, с которыми мне будет комфортно, которых я смогу не бояться, с которыми можно быть собой, которые поймут, поддержат молчанием, с которыми можно обнажить душу и не пытаться поддерживать разговор шаблонными темами. Именно по этой причине я не нашел более подходящей компании, как я сам. Возможно, это покажется кому-то противоречивым, неправильным, возможно, кто-то сочтет меня слишком требовательным и эгоистичным. Но это далеко не так. Я просто остаюсь в своем красочном, богатом мире наедине с собой, не имея и не проявляя недовольства или агрессии к окружающим. Так вот, я сидел и с восхищением осматривал все вокруг. Вдруг, рядом со мной села девушка. Худая, с болезненным видом, она упала на скамью и, ни разу не моргнув, бесцельно уставилась в одну точку. Она не видела проходящих мимо людей, не вглядывалась в краски осени, она была где-то очень далеко, наверное, ее мир находился намного дальше моего. Садясь рядом, девушка наверняка не заметила моего присутствия. Соседка явно не стремилась привлечь к себе внимания, вступать в диалог, всем своим видом показывая, что ее абсолютно не интересует окружающая действительность. И от чего-то, именно в этой отстраненности, я увидел что-то знакомое и близкое, что-то одинокое и покинутое. Мои альтруистические наклонности, совершенно забыв про инстинкт самосохранения, дали волю чувствам, и я подсел к ней ближе.

– Возможно, Вам нужно чем-то помочь? – наивно поинтересовался я. Она не отвечала. Она еще была на своей планете, откуда, видимо, до нашего города путь был не близкий. – Хотите чаю? У меня с собой термос с прекрасным, ароматным чаем! – я не сдавался.

– Чай? – Она повернулась ко мне и, нисколько не удивившись вопросу, будто мы давно знакомы и пришли сюда вместе, ответила – Давайте! Только если он без сахара. Не люблю сахар. Он притупляет вкус.

– Я тоже. Держите, – я наспех достал из рюкзака термос, быстро наполнил крышку, которая служила чашкой и подал ей.

– Да, чай действительно очень вкусный. Спасибо.

Согревшись теплым напитком, я решил предложить ей покинуть место встречи и пройтись. Она согласилась. Неспешными шагами, в преимущественном молчании, мы вышли на мост. Как любил я ранее стоять на нем, в одиночестве, смотреть на речную гладь и рассуждать о насущном. Сегодня же нас было двое. Я впервые находился в любимейшем месте уединения с кем-то, от чего было немного неловко. Взяв новую порцию чая, девушка облокотилась на перила и судорожно вглядывалась вдаль. Я не хотел разговором путать ее мысли, идеи, которые, как видно, имели для нее большее значение, чем происходящее вокруг. Спустя пару минут неловкость прошла, и мы, жадно, перебивая друг друга поднимали самые волнующие темы. Молча. Каждый в своем далеком мире. Мне это нравилось. Затем, моя спутница решила продолжить диалог:

– Странно, не правда ли? За всей этой мишурой, мнимой учтивостью, скрывающейся под толстым слоем лести и погоней за собственными интересами, бывает практически невозможно разглядеть настоящие мотивы. Как давно Вы встречались с искренностью? Доброй, простой, человеческой искренностью? Ее выжили удобства восприятия и бесконечные маски, маски, маски, наполняющие все вокруг. Вообще, по мне, так человек самое загадочное, самое злое существо: никогда не знаешь, о чем он на самом деле думает, улыбаясь тебе. Никогда. Если вы заводите собаку, кошку, любую живность, то можете не сомневаться в том, что она, эта живность, плохого о вас мнения или готовит против вас какие-то козни, или просто ежедневно носит внутреннее отвращение. Куда страшнее человек, к которому ты никогда не заглянешь в душу, который порой сам не знает, какого он точно о вас мнения.

Во время своего монолога она ни разу не взглянула на меня. Возможно, она даже обращалась не ко мне, а ко всему внешнему миру. Она была спокойна, без намека на волнение. Видимо, моя новая знакомая в последнее время не раз поднимала вопрос, который только что озвучила. Я понял, что ее предали, оставили, возможно не в первый раз, и наверняка не в первый, поскольку она описывает не единичный случай, а характеризует общие моменты. Но последняя травма была настолько глубокой, кровоточащей, что я решил поддержать ее всеми силами: с пониманием посмотрев ей в глаза, я молча наполнил ее чашку чаем и, не произнеся ни слова, начал задумчиво смотреть вдаль. Кажется, я встретил человека, который сможет понять меня, которому я без опаски смогу открыть свой внутренний мир, с которым смогу поделиться своими планами, мыслями, взглядами. Кажется, кто-то наконец-то сможет понять меня. В тот день мы не долго гуляли: всего-то пару часов простояли на мосту. Во время нашей беседы, я понял, что и моя спутница была рада общению, пониманию, которым я щедро ее осыпал молча. Груз, с которым она вышла на улицу в тот день, под тяжестью которого она рухнула на уже знакомую Вам лавочку, постепенно, кусками, сползал с нее, делая ее легкой и немного мечтательной. Я хотел помочь ей снять оставшиеся цепи, но она настояла оставить их до определенного времени. Видимо, она боялась стать совсем невесомой и оторваться от земли, боялась, что эта легкость унесет ее далеко от знакомого, родного мира. Может поэтому, многие, видя, что отягощающие последствия становятся постоянными, бояться избавиться от них, считая их неким смыслом… Я не стал настаивать, не стал мешать. Я уже был многим обязан ей, хотя бы за это понимающее молчание. Мы не обменивались телефонами, не договаривались встретиться вновь, мы уходили в разном направлении, думая об одном. Я знал, что еще встречу ее. Я не простился, не простилась и она. И я не ошибся: спустя пару дней мы вновь встретились на том же мосту, захватив с собой тяжелый груз размышлений.

– Вы сегодня с чаем? – облокотившись на перила, спросила она.

– Нет, сегодня я не на долго, – объяснил я.

– Жаль. Вы завариваете чудесный чай. Он будто расширяет сознание и помогает найти ответы. Что Вы добавляете? Это какой-то специальный сбор?

– Нет. Это самый обычный чай, – усмехнулся я. – Но, если хотите, я теперь всегда буду брать его с собой.

– Было бы неплохо. Чем Вы занимаетесь?

– Пять дней в неделю, с десяти до семи, я тружусь на благо одной организации. В остальное же время – на благо общества: пытаюсь познать себя, мир, и выразить свое знание с помощью тандема карандаша и бумаги.