Мост
Шрифт:
— Этот эсэс — страшный нахал! — Взвесил автомат на ладони: — Еще бы два шага, и я бы точно не выдержал…
— Странно, как он не услышал стона Ивана? — поднялся с травы Дорош.
Котлубай пояснил:
— В таком грохоте и сам себя не услышишь. Начадили своими керосинками… Да уж недолго им ездить…
Сугубчик стряхнул с плаща воду:
— До реки десять километров, там блицдрап, а тут — будто век собираются сидеть…
Вдруг в ясных глазах юноши Котлубай увидел радость. Проследив направление его взгляда и встретившись глазами с Цимбалюком, торопливо опустился на землю возле сержанта.
— Ну, Ваня, — сказал он бодро, — вот ты и оклемался. Завтра доберемся до своих, отправим тебя в госпиталь, подлечишься…
Цимбалюк смотрел мимо него — слышал или нет, понять было трудно, — смотрел немигающим взглядом, словно заметил на сером, дождливом небе нечто страшно интересное. Потом улыбнулся и небрежно ответил, будто речь шла о какой–то мелочи:
— Умру я сейчас, ребята, и не надо мне зубы заговаривать… Чувствую, что умру, не хочется умирать, да что поделаешь… Тот фриц оказался проворнее… Ты, Володя, знаешь, кому написать… и что… — тихо вздохнул, закрыл глаза, словно и правда собрался умирать. Лицо его мгновенно приобрело скорбное выражение, по нему начала разливаться бледность.
Котлубай схватил Цимбалюка за руки:
— Брось, Иван, отходную петь…
— Мне уж не смеяться, Володя. — Цимбалюк открыл глаза и смотрел серьезно: понимал, что со смертью не шутят, и как бы призывал товарищей не делать этого. — Я вот что хотел сказать вам: была у меня такая мысль — вернуться в эти места лет через тридцать… — Веки его опустились, будто тяжело было смотреть на мир, и Котлубай понял, что Цимбалюк действительно умирает. Не болтает о смерти, а и правда ощутил и осознал ее. Старшина погладил его руку, и эта не свойственная мужчине нежность как бы прибавила сил Цимбалюку, и он закончил: — Взглянуть, что стало тут, ну, как время меняет землю… Так вы приезжайте ко мне через тридцать лет… В гости… — все же не удержался он от шутки.
Сержант снова закрыл глаза. Котлубай почувствовал, как стынет рука Ивана. Снял и бросил на землю немецкую пилотку…
На светлой зеленой поляне, сразу за придорожными деревьями, выкопали в песке неглубокую могилу и похоронили своего боевого побратима — Ивана Цимбалюка. И зашагали дальше на восток.
Перед вечером разведчики услышали пушечный гром. Он приближался к ним, или они приближались к нему — наверное, при ясной погоде увидели бы зарево в небе, но на полянах клубился туман, поднимаясь почти до неба.
Затемно они вышли к реке — значительно ниже взорванного моста — и долго блуждали в камышах, ища удобное место для переправы. Побросали все, кроме оружия и документов. Сначала переплыли Дубинский и Сугубчик, они обследовали камыши на левом берегу, подали сигнал, и Котлубай помог переправиться Дорошу.
Выбравшись из камышей, пересекли ивняк, заметили впереди какое–то движение и услышали голоса. Разговаривали по–русски, и Сугубчик, обрадовавшись, встал во весь рост и заорал:
— Свои!!!
Котлубай дернул его за ногу, парень упал лицом в песок.
— Пули захотел?! — сердито зашипел старшина.
И Сугубчик понял: для тех, кто сейчас пробирается через ивняк, он настоящий фриц в настоящем немецком мундире…
Их окружили, отобрали оружие и, приказав поднять руки, доставили в ближайший штаб. А уже через час за ними приехал на «виллисе» сам командир полка, и Сугубчику немножко полегчало, когда увидел искреннее удивление на лице своего ровесника — конвоира, который, ведя их сюда, отпускал саркастические реплики по его адресу. Но сразу же забыл о нем, как только «виллис», разбрызгивая песок, выскочил на ту самую дорогу, по которой они пробивались к переправе. Только теперь вокруг были свои…
«Виллис» прыгал на выбоинах, а они смеялись, курили, громко разговаривали — четверо живых, которым посчастливилось…
Авторизованный перевод Вадима Власова