Мост
Шрифт:
За спинами танкистов еле заметно качнулась ветка и засвистел дрозд.
Дорош не прячась раздвинул кусты и вышел на поляну. Шел, помахивая только что сломанной веточкой, дружелюбно улыбаясь и насвистывая какой–то мотивчик. Дубинский крался в нескольких шагах от него. Остановился Дорош рядом с водителем, будто заинтересовался его работой. Тот лишь недовольно посмотрел, но не оторвался от гусеницы.
— Добрый день, господа, — начал Дорош, приблизившись, — не знаете ли вы…
Танкисты так и не услышали, чего хочет от них этот стройный обер–лейтенант в новом плаще: Котлубай и Цимбалюк сработали почти синхронно — только блеснули ножи.
Дубинский
Немец оперся рукой на танк, схватился за рукоятку кинжала, торчавшего из груди, но тут подбежал Дорош и ударил его пистолетом в висок.
Дубинский с лейтенантом подхватили тело и потащили в кусты.
Вернувшись, ефрейтор осмотрел гусеницу и полез в танк. Через минуту из люка высунулось улыбающееся лицо Дубинского.
— Порядок, лейтенант, можно и до Берлина домчаться.
Дорош, не ответив, кивнул на гусеницу.
— А–а… — Ефрейтор пренебрежительно скривил губы. — И чего этот фриц так долго с ней возился?
Лейтенант приказал Котлубаю подогнать на поляну «мерседес», а сам пошел посмотреть, не засек ли их кто–нибудь. Но все вокруг было спокойно. Жалобно, очевидно сетуя на погоду, зачирикала птичка, но вдруг испуганно умолкла: Дубинский ударил кувалдой — загудело, застонало железо…
Когда «мерседес» выехал на поляну, ефрейтор закончил ремонт гусеницы. Снова залез в танк, рванул его, крутнулся на месте, едва не зацепив грузовик.
Дорош бросился чуть ли не под гусеницы, останавливая товарища, но Дубинский сразу дал задний ход. Открыл нижний люк и выполз из–под танка.
Лейтенант показал ему кулак.
— Лихач паршивый, — выругался он, — я это тебе припомню!
Но Дубинского никто не мог смутить: чувствовал свое превосходство — только он умел водить танк.
— Машина ничего… — похлопал ладонью по броне, — послушная.
Но Дорош уже забыл о его проделке.
— Тебе идти, Иван, — положил руку на плечо Цимбалюка. — Стащите с убитых комбинезоны и переоденьтесь.
— Зачем? — возразил Дубинский. — Еще и мыть их, а я же буду сидеть в танке.
— Исполняйте! — нахмурил брови лейтенант.
Дубинский знал: если лейтенант так супит брови — это серьезно. И понял: Дорош все–таки прав — а если их остановит эсэсовский патруль на подходе к переправе? Всякое может случиться, а береженого и бог бережет. Вслед за Цимбалюком юркнул в кусты, где спрятали трупы танкистов.
Пока они отмывали комбинезоны от крови и переодевались, Дорош начал разгружать «мерседес». Он осторожно передвигал ящики со взрывчаткой, будто она и правда могла сработать от грубого прикосновения. Потом Дубинский залез в танк, Цимбалюк передавал ему взрывчатку через верхний люк, он делал это ловко, улыбаясь, не мог не улыбаться, потому что иначе кто–нибудь мог бы подумать, что он боится: ведь в этот стальной гроб придется залезть именно ему и оставить его последним, если вообще удастся оставить…
Когда наконец погрузили взрывчатку, Дорош сел на ступеньку «мерседеса», закурил и не приказал, а попросил:
— Давайте прорепетируем. Значит, так: вы разворачиваете танк, ставите его поперек моста и открываете нижний люк…
Цимбалюк раздавил каблуком окурок в мокрой траве: Хрипло засмеялся:
— А ты и правда как режиссер в Малом театре: генеральная репетиция, прогон…
— Должны выверить все до секунды! — Дорош не принял его шутку.
— Черт с ним, давай! — Цимбалюк прыгнул на танк, пропустил вперед Дубинского. — Я крикну — засекай время.
Глухо стукнула крышка нижнего люка. Почти сразу же, вытолкнув впереди себя ящик с взрывчаткой, на траву выскользнул Дубинский. Видно, привык это делать, крутнулся, как уж, и через две секунды стоял возле Дороша.
Цимбалюк сперва просунул в люк ноги, задержался на две или три секунды — время, нужное, чтобы щелкнуть зажигалкой и поджечь шнур, — и вылез довольно неуклюже, вытащив за собой ящик, оставив его под люком рядом с первым.
Лейтенант удовлетворенно хмыкнул.
— Добавим минуту, — решил он. — За минуту они не опомнятся, а вы успеете отплыть.
— Полминуты, — запротестовал Цимбалюк, — должны иметь гарантию.
— В темноте не сообразят, что к чему, — не согласился Дорога.
— Но ведь ждать до темноты!..
Дорош взглянул на часы:
— Только полтора часа… Отплываете метров за двести, туда, где река поворачивает в сторону, и выходите в камыши. Потом лесом к селу Коровичи. Помните, перед селом озеро? Там и подождем вас. А сейчас — ужинать.
Котлубай достал из «мерседеса» хлеб и консервы, большой кусок сала.
Ели сосредоточенно, не разговаривая. Каждого не покидала мысль, что больше за ужином все пятеро не встретятся. Поев, распрощались. Дорош быстро и как–то небрежно пожал руки Цимбалюку и Дубинскому, будто они расставались до завтра. Сугубчику это показалось сначала проявлением черствости — считал, что людей, идущих на смертельный риск, следует провожать по–другому, хотя бы сказать несколько проникновенных слов, — но, глядя, как подчеркнуто суховато прощаются его товарищи, понял, что здесь действуют совсем иные законы и что внешние проявления чувств сейчас ни к чему. Вот и он сухо, по–деловому, пожал руку Цимбалюку, тот сразу же понял его и в знак благодарности дружески похлопал по плечу, от чего небритые щеки Сугубчика порозовели. Чтобы не выдать своего волнения, он прыгнул на колесо «мерседеса» и полез в кузов — Котлубай уже заводил машину.
На пятачке у переправы было вавилонское столпотворение.
Каждый стремился попасть на мост первым, каждый громко, с бранью доказывал свои права, но перед мостом стоял мощный эсэсовский заслон: раньше всех пропускали танки и артиллерию, следя, чтобы большое количество техники сразу не заполняло мост.
Дорош попробовал что–то доказать гауптштурмфюреру, командовавшему переправой, но тот только равнодушно взглянул на бумажку, которую обер–лейтенант тыкал ему под нос, — тут каждый вез что–то важное…
Дорош вернулся к «мерседесу». Он понял, что машину надо бросать и двигаться дальше пешком. Грузовик уже сыграл свою роль — они довезли на нем взрывчатку, теперь в этом хаосе отступления он начинал обременять разведчиков. Рация и запас продуктов — вот и хватит.
К мосту как раз пробивалась какая–то пехотная часть. Вместе с ней разведчики просочились через эсэсовский заслон и вышли на переправу.
— Ну, брат, пора… — сказал Цимбалюк.
Для сдержанного, суховатого сержанта даже простое слово «брат» звучало несколько напыщенно, и Дубинский благодарно посмотрел на товарища. Немного потеплело на душе и чуть прибавилось бодрости, а как это много значит именно в такие минуты, когда нужно собрать воедино все душевные силы, волю и энергию.