Мостовые ада
Шрифт:
– Мм?
– спросил Хигсби.
– Снова стихи. Что такое "Бехштейн"?
– Контекст, пожалуйста.
– "Как старый Бехштейн, проданный за бесценок".
– Знакомое место... Ага, вспомнил. Не знаю, Анна. Я бы предположил, что это старинная разновидность ортотайпера. Во всяком случае, можно сказать наверняка, что это инструмент, имеющий клавиатуру...
– Хорошо, но если это ортотайпер, то зачем несколько человек, чтобы его нести? И почему на них надеты фартуки?
– Поэтический образ...
– Знаю, знаю. Но образ чего? А потом
– Одни строки кажутся нам осмысленными, другие - нет. Судя по обрывкам, которые попали нам в руки, в доэвпсихические времена писалось множество стихов, и большинство из них куда менее ясны, чем эти. Если хочешь знать мое мнение, часть их - просто ерунда, еще часть мы не можем понять из-за устаревших слов и понятий, а то, что кажется нам самым бредовым, на самом деле имеет наибольший смысл.
Мисс Силвер одарила его скептическим взглядом.
– Ладно. Скажи, верно ли следующее: "писать надо так, чтобы изложить смысл максимально ясно и точно".
– Конечно верно.
– А вот и нет. Один фактор пропущен - краткость. В литературе, к которой ты привыкла, ясность и точность стоят на первом месте. Но в поэзии порядок таков: краткость, точность, ясность. Стихотворение - это компактно упакованный смысл. Обычный декларативный синтаксис занимает слишком много места, так что поэтам пришлось создать фантастически сложную структуру из аллюзий, символов, метафор, и невесть чего еще. Другими словами, чтобы выяснить смысл этого произведения Хаксли, нам мало исследовать дизайн и производство ортотайперов семидесятого года до аналоговой эры, архитектуру первого века нашей эры, точные взаимоотношения...
Хигсби прервался на полуслове, покрутил браслет часов и поднес циферблат к уху. Мисс Силвер бесшумно встала и взглядом спросила Хигсби. Он кивнул.
Под окошком выдачи и панелью управления кухонного автомата находилось большое холодильное отделение. Мисс Силвер открыла его, выкатила поддон на роликах и принялась вынимать оттуда цилиндрики кофейного концентрата, плоские овощные брикеты, картонные упаковки с капсулами фруктового сока все помеченное большими буквами "ОП".
– Хорошо, - сказал Хигсби.
– Будь поблизости от него. Через десять минут.
Он обернулся и некоторое время наблюдал за мисс Силвер. Стоя на коленях на ковре, она открыла плоский чемоданчик с зеркалом внутри, распустила уложенные в два пучка волосы и принялась сноровисто сооружать из них сложную башню кудряшек при помощи лака и заколок.
– Ты полагаешь, что прочла мои мысли?
– сказал Хигсби.
– Ты сам пойти не можешь. Льюис провалит дело. Коста занят, а, кроме того, он может тебе понадобиться потом для отвлечения внимания.
Ее пальцы двигались быстро, но без суеты. Мисс Силвер обсыпала свои темные волосы золотистой и кремовой пудрой, отчего пышная прическа стала похожа на сладкий торт. Она позолотила брови и ресницы, и осторожно приложила к лицу плотную маску. Лицо, которое увидел
Мисс Силвер была одета в опотровский женский костюм администраторов. Это означало, что на ней в числе прочего надеты две блузки, четыре горжетки и семь кринолинов. Надеть все это можно было не быстрее, чем за двадцать минут, а снять - минимум за десять. Мисс Силвер раскрыла маленький складной нож, зацепила кривым лезвием ворот платья, и одним движением распорола одежду сверху донизу.
Хигсби задумчиво смотрел, как она делает шаг и выходит из своей куколки, оставляя ее лежать на полу бесформенной грудой.
– Ты красивая девушка, Анна. Когда ты уже сдашься и выйдешь замуж?
Мисс Силвер тремя точными движениями избавилась от всей бижутерии и уронила ее на пол. Звякнули браслеты.
– Никогда.
Она потянулась к чулкам.
– Этого я и боюсь, - отозвался Хигсби.
Мисс Силвер удивленно обернулась.
– Да ты всерьез!
Она снова нагнулась к поддону холодильника, вынула оттуда плоский пластиковый пакет и вытряхнула его содержимое.
– Абсолютно всерьез. Тебе не нравится мысль о замужестве, верно?
– А почему она должна мне нравиться?
– Из-за детей, конечно.
– Имплантация зародыша приемной матери, - сказала она.
– От имплантации зародышей отказались, Анна. И ты должна знать, почему.
Она закончила надевать на себя то, что достала из пакета: сандалии; коротенькая юбка, фиолетовая с золотым; черная трикотажная блузка в обтяжку, с ошеломляюще глубоким вырезом; пояс. Взяла сумку. Вложила пальцы в какой-то миниатюрный пресс, и через мгновение вытащила их, украшенные фиолетовыми накладными ногтями.
– Скажи мне одну вещь, Гордон. Только не говори, что не знаешь, потому что это не так. Кто моя мать? Не та женщина, которая присматривала за мной в Потребительских джунглях, пока мне не исполнилось пятнадцать. И не та, которая умерла, рожая меня. Моя настоящая мать.
– Ее звали Луиза Троччи.
– Звали. Значит, она умерла. Поэтому ты и открыл мне ее имя?
Хигсби словно не слышал последнего вопроса.
– Ладно, это несущественно. Так вот, я не была ей нужна, когда еще только должна была родиться. Ее не интересовало, как я жила пятнадцать лет в этой дыре. И когда меня нашли, она тоже не заинтересовалась мной.
Хигсби ничего не сказал.
– А мой отец? Я полагаю, он еще жив. Где мне его искать?
Хигсби спокойно встретил ее взгляд. Он выглядел задумчивым, но ничуть не встревоженным ее словами.
– Анна, - мягко сказал он, - неужели ты считаешь, что мы с тобой похожи?
– Да. Внутри.
Хигсби медленно моргнул, как будто вспомнил, что должен сделать что-то не слишком важное. Он покрутил браслет часов, и приложил их к уху. Через минуту он сказал:
– Где он сейчас?.. Да, оставайся рядом. Конец связи.