Мосты
Шрифт:
– Я не знал, - искренне сознался я.
Из кабинета генерала вышел капитан Шкурятов, улыбнулся мне, как старому знакомому. Одна его нога была в гипсе. Нынче он хромал уже не так сильно, как в тот день, когда пришел назначать отца председателем сельсовета.
– Директор? Молодец!
– А батька где?
– по-украински спросил я. Мать оказалась права: у своего курэтурского хозяина я чуток поднаторел в том языке.
– Батька на току.
– Он сказал, что твой отец на току, - перевел мне штабной писарь.
– Хорошо. Поможем!
– сказал капитан Шкурятов и вернул мне пропуск.
– Они тебе помогут...
– кагульчанин шикнул на кота Негарэ.
– Такого вора поискать... Недавно утащил портфель генерала. Еле нашли на чердаке, за дымоходом! Чуть не погорели, часовых отправили на губу. Не шуточное дело!
Капитан Шкурятов снова проковылял к генералу в кабинет. Вскоре вышел и протянул удостоверение. Сделал мне знак следовать за ним.
Мы сели в военные дроги, запряженные двумя добрыми конями, и отправились на ток. Ездовой, пожилой солдат, подложил капитану под ногу подушечку. Но на ухабах и выбоинах он все равно морщился, стискивал зубы от боли.
Увидев меня, отец совсем не удивился. За пять месяцев, проведенных на передовой, он ко всему привык, все воспринимал как должное. Даже не стал меня тискать и тузить, как дедушка.
– Видишь... директор школы!
– Молодец!
Все хвалили меня. Только отец молча изучал мои документы.
– Ну что ж, давай руку!
– наконец проговорил он. Но вместо того, чтобы пожать ее и поздравить меня, просунул и свою руку под тяжелый мешок пшеницы, и мы вдвоем понесли его на весы...
Капитан Шкурятов вынул из кармана кителя пачку квитанций, протянул отцу. Показал: все подписаны, печати проставлены. Это были документы на пшеницу, сданную в фонд армии.
– Хорошо, что ты приехал, - сказал отец. Он совсем не изменился. Только носил военную форму, правда, без погон. А на голове - шляпа.
Заночевали мы на току. Военные машины приезжали за пшеницей круглые сутки. За Гиришенским холмом дрожали зарницы: фронт. С Цибирического нагорья немцы днем видели наше село как на ладони. Людей не обстреливали, но по машинам открывали артиллерийский огонь. Пока я привык к вою немецких минометов, во рту у меня пересохло. Терпеть их не мог: воют где-то в стороне, а взрываются - рядом. Осколки - веером во все стороны.
Капитан Шкурятов рассказал мне в утешение, что солдаты окрестили эти немецкие минометы "ванюшами". Ласковое это имя куда как мало им подходило: мне все чудилось, что летит огромный, тяжелый, как пушечный ствол, флуер с тысячами дырочек. Отец же был совсем спокоен. Привык. Чтобы придать и мне отваги, небрежно махал рукой.
– Немцы - они такие... Пуляют куда попало... Перед отходом ко сну...
Самой страшной войной отец и сейчас считал ту, что была в годы его молодости. Пехотинцы шли в атаку не с автоматами - со штыками наперевес. У австрияков лезвия штыков были зубчатые, как у пилы. Проткнет брюхо - не выживешь.
– Пуля - дура... Она и мимо просвистит. А штык, ежели напорешься, беда... Правда, наши винтовки в ту пору были длинней австрийских, на это и была вся надежда...
На току у нас хорошо, противником не просматривается, прикрыт холмом. Слегка тревожило, что возле тока заняли огневые позиции несколько наших тяжелых пушек, они могли привлечь внимание немецкой артиллерии. Об этом, полагаю, думали и другие, не я один. Не зря же некоторые солдаты брали пустые мешки - подстилки - и уходили на ночь подальше от орудий.
МОСТ ДЕСЯТЫЙ
Генерал смерил меня взглядом, словно прикидывая: брать меня в армию или не брать?
– Будем кушать галушки!
– сказал он и лихо хлопнул меня по плечу.
– Говорит, что будешь есть галушки, - засмеялся и мой кагульский "приятель".
В армии на каждом шагу субординация. Засмеется в штабе генерал смеются и писаря, и посыльные.
Между тем три девушки сновали по дому, словно перед пиром. Давали дрозда, как сказал бы дедушка. Раздавали поручения налево и направо. Один солдат принес дрова для плиты. Другой повернулся на каблуках - помчался на склад за свежим мясом. Курносенькая девушка с закатанными до локтя рукавами месила в корыте тесто. Все шло как по маслу. У меня чуть слюнки не текли.
– Ты думал, тебя пирогами встретят?
– С меня и галушек достаточно.
– Здесь галушками называют не голубцы, а клецки из теста. Генерал родом с Украины, обожает мучное.
Когда тесто было замешено и котел с мясом клокотал, смазливая девушка стала отрезать кусочки теста - ровно на один зуб - и в котел. Вот почему отец ночевал и кормился при штабе, а не потому, что дома скучно одному, как он говорил.
На вкусный запах изо всех дверей дома Негарэ стали выходить офицеры. Прежде чем сесть за стол, пожимали руку отцу, кивая на меня и не жалея похвал. Такое чрезмерное внимание могло, пожалуй, мне даже навредить.
После обеда генерал еще раза два хлопнул меня по плечу и протянул кагульчанину какую-то бумагу, с которой мы пошли в поповский дом.
Там размещались армейские мастерские. В коровнике - оружейники, чинившие пистолеты, винтовки, стрелковое оружие. В летней кухне сапожники стучали молотками по колодкам. А в светлых покоях попадьи стрекотали швейными машинами примерно десять портных. Остальные десять ходили по комнате с кружками воды в руке, с утюгами, с наперстками на пальцах, в передниках, утыканных на груди иголками. Они засиливали нитки, гладили, обметывали петли. Едва кагульчанин показал им бумагу, они принялись крутить меня во все стороны, ощупывать, точно куклу. Подробнейшим образом обмерили мои конечности. Причем все дружески похлопывали меня по спине. Я опасался, как бы и со мной не случилось то, что с нашим односельчанином Ионом Малаем. Пригласил он однажды родичей на день ангела. Подвыпив, те стали так горячо поздравлять именинника и так яростно подбрасывать его, что чуть не раскроили ему череп о потолок. От такого поздравления не поздоровится.
Расставшись с портными, мы понесли свою бумагу сапожникам. И там то же самое. Они окидывали меня взглядом с ног до головы: мол, ростом не ахти, а лапы - как грехи.
Вероятно, раз в жизни я все-таки был великим человеком: все армейские мастерские работали на меня. Вот какая сила таится в генеральском распоряжении - клочке бумаги, подписанном доброй и властной рукой.
Став директором школы, я снова вспомнил о гороскопе. Там, кажется, предсказывалось, что самые счастливые для меня месяцы сентябрь и октябрь. А я еще в августе оказался в новых сапогах, новом кителе, галифе и шинели. Верь после этого гороскопам. Велено остерегаться казенной службы и влиятельных людей. А кто меня сейчас одел с иголочки?