Мосты
Шрифт:
Я узнал, что среди штатских, прибывших вместе с армейскими частями, находится и второй секретарь Теленештского райкома партии, и секретарь Бравичского райкома.
Бравичский секретарь!.. Это он настоял, чтобы именно отец непременно сопровождал его по району. Сначала мы пошли мимо церковной ограды. Близ ветряных мельниц, на вершине холма, отец остановился и сказал:
— Вот видите, Николай Трофимович, там онишканские мельницы… Слева Цибирика и Мелешены. А в двух километрах отсюда — Бравичи… Ваш райцентр.
Николай Трофимович сказал тогда твердо:
— Изгоним и добьем мы немца! Дюже добре будет!..
— Пусть только схлынут весенние воды, — добавил отец.
Долина, где пролегала бравичская дорога, разбухла от воды. Со всех холмов поток талых вод устремился в Кулин лог.
На обратном пути зашли к нам в дом — выпить вина, закусить. Натерпелись мы тогда стыда!
— Слоняешься где-то без дела!
— Замолчи, жена!
— Лучше возьмись за ум, занимайся своим хозяйством… Как порядочные люди!
Оказывается, два солдата натворили дел у нас во дворе. Расчистили вход в погреб, откинули навоз, тычки. И оба напились. А потом стали придираться к матери: почему написано, что вино отравлено? Может, она не любит советскую власть? Или Красную Армию?
Дело в том, что отец, пытаясь уберечь вино, крупными буквами вывел на стене сарая, у входа в погреб: «Отравлено!»
Этим он лишь больше привлек внимание к вину. Где это слыхано, чтобы отравленное вино прятали под тычками!
Так и бывает, когда человек перестарается. Солдат сразу же спровадили в штаб, посадили на гауптвахту. Не знаю, что потом с ними сталось. Меня послали с ранеными в Бельцы. Два дня я был в дороге.
Когда вернулся домой, шли уже совсем иные разговоры. Люди ждали весны, сева. А фронт застрял на месте. Все прифронтовые села должны были эвакуироваться.
Немцы беспрерывно вели разведку с воздуха. Каждый день посылали двухвостого коршуна: так у нас называли «раму». Повисит над селом, потом жди бомбардировщиков, лежи, уткнувшись носом в землю.
В начале апреля сельчан созвали в клуб и велели готовиться в дорогу. Без паники, без излишней торопливости. Пусть каждый вывезет все свои вещи: одежду, запасы еды, скот. Если не удастся вывезти все за один раз, можно в две ходки.
— А у кого нет подводы? — спросил кто-то из мужиков.
— У кого нет подводы, тому поможет армейский транспорт.
Пояснения давал секретарь райкома партии. Он же зачитал список, какое село куда эвакуировать.
— Гирова — в Вадулеку, Гиришены — в Брынзены!
Дошла очередь и до нашего села.
— Кукоара — в Ордашей! В нашем селе останется только председатель сельсовета, Костаке Фрунзэ.
— А как нам быть? У нас повестки.
— Не беспокойтесь… Эвакуируйте сначала свои семьи. В армию тогда пойдете со спокойной душой.
После собрания отец обнял меня. Так мы и пошли молча домой.
— И мне повестка?
— Да.
— Что же не сказал?
— Такую весть… Какой отец поспешит…
— На когда?
— Холостым… прибыть через три дня.
— Мать уже знает?
— Нет… Ты ей не говори.
— Я вас послушался… и глупо сделал!
— Почему?
— Надо было поехать с тем майором!
— С майором?
— А что? С ним что-то случилось?
— Майор убит…
Отец умолк, покусывал ожившую вишневую веточку.
— Остался один… Хотел усыновить Никэ. Не отдал я ему мальчика. Тогда хотел взять тебя с собой на фронт. Чтобы хоть тебя оберегать от смерти. Свою семью уберечь не удалось…
Страшнее войны, наверно, нет ничего на свете. И в первую очередь гибнут лучшие.
Услышав об эвакуации, дед так и взвился.
— Это вместо того, чтобы выдать каждому по винтовке — держи, стреляй в басурмана… Никуда не уйду из Кукоары! Так и передай… Петраке ушел и больше не вернулся. Знаю я, как это бывает.
Да, значит, достается война и на мою долю. Каждый день прибывали группы мобилизованных с Украины. Среди них много молдаван.
Осточертела война мужикам! Скорей бы закончилась! Некоторые батальоны почти до передовой ехали в штатском. Военное обмундирование, амуниция двигались следом.
Хорошо одетые и вооруженные солдаты сменяли тех, кто промок, озяб в окопах. На переформировании можно было выкупаться в баньке, переодеться в чистое, отдохнуть денек-два.
Я подружился с парнем из Сибири, моим погодком. Он уже успел побывать на передовой. И в вине понимал толк. За него почти все с себя отдал. Дурашливо смеясь, показывал, что под гимнастеркой у него ни рубашки, ни майки. Собственно, и показывать не надо было: в метель, в дождь он всегда ходил с расстегнутым воротом, сдвинув шапку набекрень. Глядя на него, дедушка усмехался.
— Шапка съехала на ухо и вином налито брюхо… У этого парня закалка… Холод ему нипочем!
Митря частенько заходил ко мне. Уговаривал выпить. Кто знает, что нас ждет. Митря пел:
Эх, мама, еду я впервой Не на пахоту — на бой. С поля к дому — близкий путь, Путь с войны — длиннее чуть.И опрокидывал еще кружку вина. Потом мы снова возвращались к своим секретам, к своим планам. И вдруг Митря предложил:
— Слушай, Фрунзэ, давай умотаем в Сороки. Там создаются новые партизанские отряды. Все равно война… Чему бывать, того не миновать!
За три недели Митря успел вступить в комсомол. Теперь он готовился уйти в партизаны, которые действовали в еще не освобожденных районах. Целыми днями Митря с другими ребятами околачивался в Теленештах. Когда райцентр эвакуировался в Кицканы, и он туда перекочевал.
Старинное присловье: и год того не принесет, что час порой приносит, — подтверждалось на каждом шагу. Только мы эвакуировались — меня вызывают в Ордашейский сельсовет.
— Вот тебе подвода… Поезжай в Кицканы!