?? Мова
Шрифт:
И вот в момент этого сенсуального затмения рядом нарисовалась такая прыткая сучечка: длинные ноги, чувственные губы, короткая стрижка, взвинченный блеск глаз. Брюнетка. И – о боже – как она двигалась! Я внезапно почувствовал, будто мы с ней знаем друг друга миллион лет так глубоко, как не способны знать друг друга такие несовершенные создания, как люди, век которых скоротечен, словно жизнь мотылька. Вот теперь мне подумалось: нам было бы достаточно короткого разговора, чтобы иллюзия развеялась. Разговора хотя бы про Бердслея. Или про токийские клубы, в которых дуреха, конечно же, бывала. Но разговора с помощью слов не произошло. Мы говорили телами, взглядами, ритмами. А потом она взяла меня за руку, наклонилась и похотливо выдохнула (причем — на мове!): «Хадзем». Это само по себе интересно, согласитесь. С вами такое бывало? С вами хотя бы однажды кто-то начинал говорить на мове?
Сказала и потянула за руку в уборную. Я тогда думал, что меня ожидает обыденный cold sex – это было бы понятно, прилично и даже респектабельно. В уборную была очередь, мы танцевали какое-то время прямо в очереди – это была обычная пьяная очередь в ночном клубе, где половина людей настолько обдолбана веществами, что в тот момент, когда подходит черед заходить в кабинку, они забывают, зачем стояли.
Так вот, мы танцевали, у меня встал, и я думал только о том, в какой позе ее возьму. Потом мы втиснулись в кабинку – тут все было обставлено с той провинциальной роскошью, которую так любят наши мелкие торговцы, мнящие себя финансовой элитой Поднебесной: огромная раковина размерами почти с ванну, серебряный столик для раскатки кокаиновых дорожек, а унитаза, кстати, не было вообще, по крайней мере, в этой комнате. А были ли там еще помещения, я так и не узнал: владельцы заведения отлично понимали, что в клубный туалет современные люди ходят наваляться и совокупиться, а если кому приспичит, он может выйти из клуба и поссать на улице, как настоящий сельский мачо.
Я начал расстегивать джинсы, но она остановила меня быстрым мягким движением пресыщенной хищницы, обвила меня ногами и достала из лифчика листочек – он был сложен a-la envelope, сверточек размером с ноготь. Посмотрела мне в глаза и спросила шепотом, в самое ухо:
— Полетишь со мной в рай?
Мне стало страшно, потому что я никогда этого не пробовал, а она каким-то образом ощутила это – может быть, возникла все же между нами некая эмоциональная связь… Я бы так сказал: если между незнакомыми людьми в принципе может быть эмоциональная связь, она между нами была. Она, эта безымянная девушка, открыла мне двери в тот мир, который я до сих пор не покинул (потому что мне тут хорошо). Так вот, она почувствовала, что я – novice, и снова спросила, с какой-то непонятной мне нежностью:
— Ты что, в первый раз?
Я молча кивнул.
Она засмеялась: — Говорят, это к большой удаче, – пропела она, глядя мне в глаза. – Мова это любит – когда ты кого-то вдолбаешь в первый раз. Но тебе она может не вставить. В первый раз многим не вставляет.
Почему она рисковала, разделив со мной дозу? Я не знаю этого до сих пор. Говорят, когда ширяешься вдвоем, эффект значительно сильнее. Но я этого точно подтвердить не могу – никогда не пробовал ни до, ни после этого. Потому что слишком опасно. Я мог легко накатать на нее бумагу в Госнаркоконтроль за «содействие первому употреблению наркотиков», получить за это свои четыре тысячи новых юаней. Но она мне доверилась – так, как никогда и никому не доверялся я с тех пор. Что я там говорил про эмоциональную связь?
Так вот, она быстро раскатала листок на ладони, там – мелкий текст, над ним нужно было склониться, соприкоснувшись головами, и это было приятно. Текст был написан от руки печатными буквами разных размеров, с перебивками вроде тех, которые мы видим в спам-контрольках на почтовых сервисах: теперь я уже знаю, что это делается, чтобы обмануть карманные сканеры, а тогда не знал и удивился. Текст был рифмованным. И прекрасным. Я прочитал первый раз и не понял треть лексики, начал читать второй раз, и тут меня накрыло приходом. Как это часто бывает при употреблении мовы, он остался в голове навсегда, помирать буду – не забуду.
Похоже, этот был фрагмент из немецкого femen-романтизма конца XIX века, переведенный на наркотический лингвистический код: об этом свидетельствует упоминание коня, какого-то «плуга» (возможно, архаическая модель немецкого автомобиля, потому что тут поясняется, что его нужно именно «вести»), меча – любимого атрибута поздних романтиков. Вот что мы с ней прочитали. Подготовьтесь, потому что торкнет.
Калі цябе, мілы, Краіна пакліча за родны змагацца парог, то суму ня будзе ў мяне на абліччы, ні страху ня будзе ў грудзёх. Дзявочае сэрца ў хвіліне так важнай ніколі тады ня здрыгне, а буду ня менш за цябе я адважнай, каб сілы дадаці табе. Бо сэрца дзяўчыны пад кужалем тонкім, як і сэрца найлепшых сыноў, гарыць то-ж каханьнем для роднай старонкі і спадчыны нашых дзядоў. Ты пойдзеш у бой, а я плуг пакірую, каня накармлю, напаю, – і так абаронім, засеем, збудуем Беларусь дарагую сваю. Бо гэтак, як стрэльбы і кулі як звонкай, як сіняе сталі мяча, заўсёды патрэба для нашай старонкі адважных хлапцоў і дзяўчат [6] .Ее забрало быстрей, буквально через секунду тело как-то механически выгнулось, и она хрипло засмеялась. Я все попробовал вчитаться в непонятные слова вроде «спадчына», когда услышал, что стук моего сердца становится громче, быстрее, заглушает клубную музыку и превращается в стук копыт коня, который несется через поле. И, перед тем, как окончательно отключиться, я успел увидеть, как сверкнула синим электронным пламенем лента с текстом – она была из самоликвидирующейся бумаги: сверкнула и пропала, оставив в воздухе голубую молекулярную взвесь, а меня уже тащило – реальность затемнилась быстрым калейдоскопом из бытовых сцен с какой-то другой планеты. Вот я стою около какой-то вросшей в землю постройки, сложенной из стволов деревьев, из настоящих бревен, в ней даже есть окна, рамы выкрашены в синий цвет. Я понимаю, что в этом склепе кто-то живет, потом я понимаю, что живу там я, потом понимаю, что живу я там — oh shit! – счастливо. Потом вижу, как под огромным дубом нам с черноволосой девушкой, лицо которой мне кажется знакомым, связывают руки белыми лентами, слышу хоровой напев на каком-то непонятном мне language, потом снова несколько быстрых сполохов из реальности, которой никогда не существовало и существовать не могло. Вот я набиваю на дубовый столб какие-то жерди и знаю откуда-то, что это называется плот, вот я тащусь за конем по полю, держа в руках что-то очень тяжелое, и слышно только мое сбившееся дыхание, вот – какой-то аборигенский праздник, все скачут через огонь, и снова эта черноволосая девушка, с которой я кружусь, взявшись за руки, и внезапно понимаю, что музыка, которая звучит – какое-то пиликанье на примитивном струнном инструменте – прекрасна, и под нее так хорошо танцевать в росистой траве под звездным небом, и тут – кто-то уже сжимает мое плечо, хлопает по щеке: приход и правда был кратким и не очень глубоким.
6
На самом деле – Лариса Гениюш, «Беларуска».
Передо мной стояли два вызывающе одетых китайских юноши, один из них протягивал мне купюру в пять юаней.
— Мы васапоризоварись туаретома, – объяснил один из них, и я понял, что они «васапоризовались» (не хочется даже думать, каким образом они им “пользовались”), непосредственно пока я стоял тут, в отключке.
— Вазамите прату, — он продолжал совать мне деньги.
Ну конечно: они зашли в кабинку, увидели какого-то чудака, который с полностью отсутствующим видом стоит в углу, решили, что я – то ли охранник, то ли клинер, короче, тот, кому нужно платить, чтобы воспользоваться WC, сделали свое темное дело и вот сейчас как законопослушные буржуа протягивали деньги. Я быстро нашелся:
— Для китайцев бесплатно, — и тут только заметил, что брюки на мне расстегнуты, рубашка выправлена, а ремень вовсе исчез.
Что касается черноволосой девушки, моей проводницы в мир мовы, то ее нигде не обнаружилось. Более того: я ее больше никогда не встречал. Она исчезла, оставив мне в качестве прощального подарка легкую форму gonorrhoea, вы уж простите мне мой греческий. Эту болезнь я вылечил антибиотиками за три дня. Чего нельзя сказать о хандре, которая вынуждает меня искать отсутствующий смысл жизни в кайфе.
Мне нравится, как выглядит Великая Китайская стена со стороны Тересполя: серый бетонный монолит до самого неба, как будто вздыбилась сама земля. Днем она похожа на вал гидроэлектростанции, который перекрывает бескрайний водоем, — может быть, какое-то море. Ночью она подсвечена через каждые пятьдесят метров и больше напоминает стандартное двадцатиполосное шоссе, которое вдруг поднялось и стало на ребро.
Говорят, что когда-то стена пролегала по центру Берлина, но это очевидная глупость: где Китай, и где Берлин! Кто его знает, я не очень интересуюсь историей, но слышал, что примерно тогда же Европу захватило татарское иго. Может быть, они и построили стену, чтобы покой Поднебесной не нарушали западные варвары.