Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
Маргарита вздохнула, сама стала подниматься, села, спросила слабо:
— Азазелло! Что вы сделали со мной? За что?
Она увидела лежащего мастера, ужаснулась и, вздрогнув, прошептала:
— Этого я не ждала… Убийца…
— Да нет же, нет,— ответил Азазелло,— сейчас он встанет… Что за нервность!
Маргарита поверила сразу, настолько убедителен был голос Азазелло, вскочила, живая и сильная, и помогла напоить лежащего вином.
Открыв глаза, тот глянул мрачно и сказал с ненавистью:
— Отравитель!..
—
Маргарита всплеснула руками, всмотревшись в воскресшего мастера. Он был в длинных волосах, небрежно завязанных лентой в косичку, с белым лицом, как бело его жабо. На нем оказался темный кафтан, рейтузы, тяжелые ботфорты со шпорами.
Он поднялся, огляделся взором живым и светлым, спросил:
— Что означает новая метаморфоза?
— Она означает,— ответил Азазелло,— что нам пора. Уже гремит гроза, вы слышите? И кони роют землю, содрогая маленький сад. Прощайтесь с подвалом. Прощайтесь скорее!
Маргарита вскричала:
— Роман! Роман! Роман возьми с собою.
— Не надо,— ответил мастер,— я помню его наизусть.
— Ни слова… ни слова не забудешь? — спрашивала Маргарита, прижимаясь к любовнику.
— Я теперь ничего не забуду,— ответил мастер.
— Тогда огонь! — вскричал Азазелло. Он сунул руку в печку, вытащил дымящуюся головню и поджег скатерть на столе, пачку старых газет на диване, пробежал в соседнюю комнатушку, поджег рукопись, занавеску.
Гроза проворчала над самым домом, стукнуло оконце от ветра.
Мастер, опьяненный будущей скачкой, выбросил какую-то книгу с полки, вспушил ее листы над горящей скатертью, и книга загорелась веселым огнем.
— Гори, гори, прежняя жизнь!
— Гори, страдание! — кричала Маргарита.
Комната колыхалась в багровых столбах. Вместе с дымом вылетели через дверь трое, пробежали по каменной лесенке вверх, выскочили во дворик к сараю.
Там они увидели сидящую на земле окаменевшую кухарку застройщика; рассыпавшийся картофель лежал возле нее и два пучка луку.
Трое коней храпели у сарая, вздрагивали.
Амазонка вскочила первая, за нею Азазелло, на третьего последним — мастер.
Кухарка, простонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло рявкнул с седла грозным голосом:
— Отрежу руку! — свистнул, и кони, ломая ветви, взвились.
Тотчас из окошек подвала повалил дым, и снизу донесся слабый крик кухарки:
— Горим…
Кони понеслись над крышами. Скачущие рядом мастер и Маргарита в опьянении смеялись. За конем Маргариты несся в вихре черный шлейф. Вместе с невидимыми всадниками летела над Москвой туча, но еще не брызгала дождем.
— Ты поняла, что он умертвил нас и воскресил для новой жизни? — крикнул мастер.
— Поняла! — прокричала Маргарита.
— Хочу попрощаться с городом,—
Тот что-то проворчал тревожно, но кивнул головой. Небо лопнуло над ними. Хлынул дождь.
— Где Наталья? — крикнула Маргарита.
— Она вышла замуж! — послышался в вое грозы голос Азазелло.
Глава XXIX
В путь!
В вышине, на террасе самого красивого здания в Москве, построенного очень давно, на пустынной террасе, на балюстраде которой возвышались гипсовые вазы, на складной табуретке сидел черный Воланд неподвижно и смотрел на лежащий внизу город.
Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассохшимися плитами террасы, так что получились солнечные часы. Тень шпаги медленно, но неуклонно удлинялась, концом подползала к ногам.
Свита Воланда еще была в городе, и одна Гелла в черном плаще почтительно стояла в некотором отдалении от Воланда, молчаливая, смотрящая на радугу.
Раздался голос Воланда:
— Что же они задерживаются? Где эта неразлучная пара — Коровьев и Бегемот?..
Гелла шевельнулась, прикрыла ладонью от солнца глаза, всмотрелась вдаль, ответила почтительно:
— Они будут тотчас, мессир. Я чую их. Да, вот они.
И точно, послышались легкие шаги на каменных плитах, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот; второй все в виде того же толстяка. Но теперь примуса при нем не было, а нагружен он был другими предметами. Так, под мышкой у него был небольшой ландшафтик в золотой раме, на руке поварской халат, а в руке цельная семга в шкуре и с хвостом.
От Коровьева и Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела.
— Салют, сир! — прокричал Коровьев, а Бегемот выложил на террасу свое имущество и, отдуваясь, с восторгом вскричал:
— Сир, мне сейчас по морде дали!
Гелла в сторонке хихикнула хрипло, а Воланд сказал:
— Это бывает…
— Клянусь всем, что есть дорогого у этой развратницы,— Бегемот ткнул лапой в сторону Геллы,— а нетрудно догадаться, что именно у нее самое дорогое,— впервые в жизни! Я так хохотал! Чистое недоразумение легло в основу этого происшествия — меня за мародера приняли.
— Судя по принесенным тобою предметам…— заговорил Воланд и выразительно указал на ландшафтик и семгу.
— Верите ли, мессир…— начал задушевным голосом Бегемот.
— Нет, не верю,— коротко ответил Воланд.
— Мессир, клянусь, я делал героические попытки…— кричал Бегемот,— спасти все, что было можно… И вот все, что удалось отстоять!
— Что горело-то? — спросил Воланд.
— Грибоедов! — ответил Бегемот и всхлипнул.
— Прекрати этот плач,— спокойно посоветовал Воланд,— и лучше скажи, отчего это он загорелся?