Мой белый
Шрифт:
– Спокойной ночи.
И ты положила трубку. Твоя эта хладнокровность.
Однажды я спросила тебя, почему ты решила стать гинекологом. Это хороший вопрос – мне в самом деле непонятно, как можно сделать именно такой выбор. Ты сказала, что твой отец… Твой деспотичный и совершенно не тонкий отец, военный врач, который так и не принял тебя, так и не понял, так и не отпустил, с которым ты тысячу лет не общаешься, Верочка, мне так хотелось тебя
Я не знаю, поверила ты или нет, но именно в тебя он верил, на тебя возложил все свои надежды, ты была его главным козырем, а не Андрей, которому он разрешил, позволил быть просто художником, ерунда какая-то, разве это профессия для мужчины? Твой отец всегда больше верил в тебя. Хотя все дело, кажется, в том, что у тебя просто тверже рука. Андрей стал скульптором, мял и мял эту свою глину, ни на что никогда не влиял – даже на форму. Годы спустя в этом твоем упрямстве, упорности, жесткости я вижу твоего отца. Он лучше всех тебя понимал и знал, что из тебя выйдет отличный врач. Он все сделал правильно, а что до вашего с ним конфликта, так это у вас семейное, и все же он должен был подарить тебе пистолет или хотя бы начать тобою гордиться».
Глава 12
Где ты теперь
Я себя без Веры не помню. Их было всегда двое: Вера и мама. Вера ее как-то уравновешивала, смягчала, расслабляла. Мамина неуемная энергия переливалась через край, ей всегда хотелось быть частью огромной жизни, все ей нужно было самое шумное и самое большое: город, компания, вечеринка, любовь. Вера ее одомашнивала, приручала, превращала ее страсть к жизни в страсть к семье.
Мама горела: то картина не выходит, то я себя плохо веду, то голова раскалывается, то на премьеру опять не попали; Вера ее тушила. Брала ее голову в руки, целовала в лоб, говорила:
– Милая, это все завтра уже забудется.
Мама не забывала ничего. Когда Вера ушла, она каждый день вспоминала
– Мама, где моя кофта?
– Откуда мне знать?
– Мама, где мои штаны?
– Спроси у Веры.
– Мама, но Вера же на работе!
– Так позвони ей.
Постепенно я поняла принцип, и вещи стали находиться. Моя врожденная тяга к беспорядку подчинялась Вериному желанию все упорядочить. И все она делала правильно, иногда даже слишком, но тут и таилась ошибка: она так сильно привязала маму, так крепко ее душила, что мама не выдержала, вырвалась и начала хватать воздух пакетами: только соврав, она могла чувствовать себя свободной.
Отбросив от себя лишнюю одежду, оставив незаправленной постель, завтракая в три часа дня, она просто праздновала себя. Вера ее такой не принимала, отталкивала, исправляла, мама себя такую любила.
Была бы мама счастлива, если бы у нее осталась эта ее свобода? Если бы никто ее не держал? Появилась бы я?
Мое появление – следствие несвободы. Я дочь ветреной заложницы и верного тирана. И еще любви.
Я спрашивала у мамы:
– Кто мой папа?
– Ветер.
– И как же я появилась?
– Подул ветер, нас с Верой толкнуло друг к другу, и появилась ты.
«Видишь то бегущее облако, – сказала я Миккеле на берегу заснеженного озера. – Это я его загадала». – «И как тебе это удалось?» – спросил он меня. «Мой папа – ветер», – беспечно ответила я. Лучшие сказочники те, у кого нет ответов на простые вопросы. Например, на вопрос ребенка о том, кто он такой.
Мама как-то научила меня игре: ходить по небу. На самом деле это просто – нужно взять зеркальце, наклонить его так, чтобы в нем отражалось небо, и идти вперед. Если ты идешь один, тебя может ждать опасность, поэтому лучше ходить с кем-то. То есть по небу ходят всегда вдвоем, вот так-то. Я не раз повторяла этот трюк с новыми друзьями, он вызывал восторг и чувство свободы, так что зеркальце я всегда носила с собой. Однажды в приемном покое больницы, куда меня привезли с переломом руки, я увидела девочку, рука которой была по локоть в крови. Она держала ее в полиэтиленовом пакете – не то чтобы ее кровь потом смогли закачать обратно, не то чтобы не запачкать пол. Я постеснялась спросить, что с ней случилось, но сказала:
Конец ознакомительного фрагмента.