Мой босс - палач
Шрифт:
— Как ты относишься к тому, что я хочу тебя на своем рабочем столе? — вдруг спросил он, и я растерянно моргнула, чтобы тут же задохнуться от его опасной усмешки.
— Нет, — мотнула головой. — Это перебор.
— Я же босс, — вздернул он бровь. — Сочту за неподчинение…
Эти дикости надежно обрубили сентиментальные настроения, мне даже показалось, что все приснилось.
— Любишь раскладывать на своем столе практиканток? — проследила взглядом, как он поднялся и направился ко мне. Нас отделяла друг от друга стойка, которая немного отсрочила мою капитуляцию.
— Не
— А если нет? — вздернула я бровь.
— Тогда буду переубеждать, — он подхватил меня со стула, но понес не в спальню, а к дивану.
— Вернон, пока что ты запугиваешь, — вцепилась в его плечи, но он осторожно опустил меня и развернул лицом к спинке.
— Одно другому не мешает.
— Не знала, что ты собирался спрашивать… — пыталась отвлечься на болтовню.
Но когда его руки скользнули по бедрам под халат, задержала дыхание в предвкушении. Я ведь знала, что он не сделает больно, но какая-то темная сторона инквизитора не давала расслабиться, вынуждая замирать в его руках.
— Я сам не знал, — усмехнулся мне в затылок.
— А договор?
— Все, что захочешь…
— Не боишься давать таких обещаний?
— Что бы ни дал взамен, не стоит того, что дала ты…
— Я ничего не дала.
— Узнаю настоящую ведьму, — и он прикусил кожу на шее, а я зашипела, будто обжег. — Тебе ничего не стоит дать мне все…
Только было ощущение, что он все брал без спроса. Его пальцы на шее дали понять, что контроль никогда не был на моей стороне — в этом инквизитор не шел навстречу. Нежность поцелуев между лопаток немного ослабила силу жестких пальцев, которыми он вырвал у меня вскрик. Нежность в жестком мужчине, наверное, явление столь же редкое, как и легендарный зеленый луч над морем, но мне казалось, что и его я уже видела в своей короткой жизни.
— Выходи за меня, — горячо зашептал мне на ухо.
Но ответить я бы все равно не смогла, потому что открыла рот, хватая воздух, когда он медленно заполнил меня собой.
Почему это все было похоже на какой-то сеанс изгнания нечисти, которым не брезговали еще лет триста назад? Я кричала, царапала спинку дивана, дрожала и пыталась дышать, чтобы не отключиться от передозировки чего-то, несовместимого с жизнью.
С холостой жизнью…
Потому что когда мужчина позволяет себе то, что позволял он, варианта остаться своей собственной не существует. Его горячие ладони скользили по животу, ребрам, сжимали грудь и звонко возвращали меня вдох за вдохом к моему обладателю. А еще они творили такое, о чем язык не повернется сказать. И никакой договор не спасет против такого права собственности.
И даже мимолетная грубость добавляла остроты, не более. Когда он загнул меня лицом в подушку и вцепился в ягодицы, я дошла до такой жесткой разрядки, что на несколько вдохов почувствовала себя той, за кого он принял меня в клубе — девочкой для мимолетных утех. Когда эта роль отводится мужчиной всего лишь для удовольствия на несколько минут, а тебя
— Ну так и что? — прижал к себе спиной на том же диване, потому что сил двигаться пока что не было ни у кого.
— Да. Я спрячусь за тобой.
Чувствовала — он насторожился, но для него чушь, которую несу, давно не имела значения — он видел меня насквозь:
— Что за приступ самоуничижения? Я сделал что-то не так?
— Ты просто появился в моей жизни, — выпуталась из его рук и уселась на край дивана.
— И? Так болезненно смотреть правде в глаза?
Не собирался жалеть, и это мне в нем нравилось до дрожи.
— Да, — полуобернулась, едва не задыхаясь от вида уверенного самца на расстоянии вытянутой руки. Аж голова закружилась. — Я уже говорила: правда в том, что я слабая, трусливая…
— Нет, — перебил он жестко. — Правда в том, что ты меня любишь.
Его блестящий взгляд сказал слишком многое в этот момент, особенно, когда бегло скользнул к печати на моей груди.
…Сильва говорила, что каждый инквизитор вкладывает свои условия в эти печати. Понять все стало просто, особенно по его эмоциям, которые не мог спрятать, выдавая себя с головой каждым вздохом. Мои глаза предсказуемо спустились к его груди, а губы дрогнули в усмешке:
— А ты меня — нет…
53
Я проследил ее взгляд и опустил глаза на свою печать. Последний лепесток был бесцветным.
Никогда еще не хотелось просто перестать существовать…
Что бы ни случалось в жизни, я вставал и шел — сквозь огонь, боль, потери… Я возрождался из пепла и грязи, наращивал мышцы и все более толстую кожу и жил дальше. Но сейчас происходило что-то такое, после чего так быстро не встанешь.
Я не знаю, почему мой лепесток молчал. Говорить за него? Она не поверит, ведь я, как идиот, дал ей понять все. Первый отвечал за ее согласие стать моей, второй — за нашу первую ночь, а третий — за чувства. Конечно, первые два лепестка зеркально окрашивались на моей части договора. А вот чувства дали сбой. Только я не понимал — почему? Не любил ее? Напортачил с договором и вплел не то со своей стороны? Не мог. Напортачить не мог. А вот не любить — наверное… Что такого было у Бабочки, чего не было у меня? Почему ее часть договора печать посчитала выполненной, а мой — нет?
— Зря ты считаешь эту штуку такой красноречивой, — голос охрип. — Может, она вся в меня…
Бабочка внимательно на меня смотрела, не спеша умирать от обиды. В ее взгляде читался неподдельный интерес, но и боли там было достаточно. А еще — она считала, что заслуживает такой расклад.
— У тебя с красноречием как раз все в порядке.
— Я не знаю, почему она не реагирует, — нахмурился. — Был уверен, что они окрасились зеркально.
— Это вряд ли было возможно при том условии, что ты туда вложил. Люди не влюбляются друг в друга одновременно.