Мой босс - палач
Шрифт:
— Ты понимаешь, что в отчете может быть далеко не все, что могли делать с девочками? — наконец, высказался Каллум. — А физическое насилие остается одним из самых сильных травмирующих факторов…
— Девочку изнасиловали, и она спалила все к чертям?
Хорошо, Сильва куда-то исчезла. Видимо, поэтому Каллум решился на этот разговор. Но беспокойство за ведьму все же подняло давление. Вернется — надеру задницу, чтобы не смела вот так тихо исчезать.
— Мы этого уже не узнаем.
— Неважно, что провоцирует возгорание, — обмолвился я и тут же уронил
— Подожди, — насторожился Каллум, — ты что ищешь? Я думал, будешь формировать стратегию снижения риска…
— Бэрри кашляет, — поднял на него взгляд.
— За то, что он траванул столько салем, ему все равно гореть в огне, Вернон. Этого я уже не изменю и донесу до короля ситуацию в полной мере.
— Только это не спасет тех, кто еще дышит. Да и ты не знаешь, что решит Его Величество.
Он посмотрел на меня сканирующим взглядом:
— Ты бы спасал салем в любом случае, не будь твоя Бэрри одной из них…
Наверное.
— …А еще я не хочу тебя терять, Рэд.
— Сейчас расплачусь, — закатил я глаза.
— Ну вот, наконец, узнаю тебя, — он поднялся. — Привезли твоего хакера. Сейчас приведу.
65
C того момента, как Вернон обратил мое внимание на кашель, мир будто выцвел. Это странно — жить со знанием того, что вероятной смертью станет горение заживо, но так и не смириться. За эти сутки в поезде я пережила много всяких эмоций — злость, страх, ненависть… Я была зла даже на Вернона за то, что потащил с собой этими проклятыми коридорами, хотя понимала, что догадаться о такой вероятности невозможно. В этом Саровский все очень тонко рассчитал. Если бы не пытливая Сильва, никто вообще бы не узнал про этот мховник… А кто даст гарантию, что этот метод уничтожения не вошел бы в регулярный обиход? Нет салемы — нет проблемы.
В общем, переварив в себе все противоречия, я выпала в руки своему инквизитору на стадии смирения и вцепилась в воротник пиджака мертвой хваткой. Казалось, я его месяц не видела, и пока он не довел меня до гипоксии поцелуем, никуда не двинулась.
— Как пирог? Понравился теще?
— Немного зачерствел, — спряталась у него под мышкой. Больше всего на свете хотелось сейчас позабыть обо всем и поехать к нему домой. Но теперь о этом не стоит и мечтать. — И что тебе стоило сейчас встретить меня?
— Меньше, чем я думал.
— Торги не состоялись?
Я улыбалась. Его шаги по мокрому асфальту, дрожащие отражения в лужах и любимый запах на его шее казались самой правильной религией, которой хотелось поклонятся. Внутри все вдруг успокоилось. Показалось, если он будет держать меня в руках, ничего не случится. У мироздания просто нет права разрушать этот новый мир, который все время прятался в преломлениях чужой жажды власти, боли и потерях. Оказалось — это мой мир, и он тоже существовал, и в нем были поезда, пироги, тепло и забота. Даже новость матери не причинила сколько то значимой боли, потому что ее почти не существовало в том мире, в который попала.
— Нет.
Он
— Как твой кашель?
Плохо. Всю дорогу меня одолевали приступы, хотя проходили быстро. Но я чувствовала усталость. Сердце колотилось непривычно быстро, как бывает при простуде или переутомлении.
— Так себе.
В салоне он утянул меня к себе в руки и по тому, как отчаянно сжал, я поняла — надежды у него нет. И все успокоилось в эту секунду, отзвучало и отболело. Я обняла его и улыбнулась — ни о чем жалеть не собираюсь. Эти дни с ним были лучшими в моей жизни, прямо как у бабочки — яркие, но быстро подходящие к концу.
— А еще у меня для тебя новости. Я — такая же, как Сильва. Моим отцом был инквизитор. А мама призналась, что родилась без отца.
Он отстранился, чтобы заглянуть мне в лицо:
— Ну кто бы сомневался — у меня должно быть все самое лучшее.
Я улыбнулась:
— Как прицельно Саровский поражал свою цель — жутко представить.
— Он за это заплатит, — равнодушно отозвался он, рассматривая меня, будто впервые. — Мы с Милки и Каллумом переворачиваем все библиотеки, чтобы найти антидот.
Показалось, я ошиблась, и у него все же появилась надежда. Я вздохнула чуть глубже положенного и зашлась кашлем. Вернон сразу же сунул мне стаканчик травяного чая, который будто ждал в подстаканнике. Рядом и термос обнаружился. Сочетание трав так быстро уняло кашель, что я даже поразилась:
— Ух ты.
— Сильва сделала, — напряженно отозвался он, сжимая мою ладонь.
— Наверное, я в надежных руках.
— Сейчас всех салем отпаивают этим чаем, Людога обвинили в геноциде и самостоятельном принятии жестоких мер. Его будут судить…
— Быстро ты.
— Это не я. Пей побольше.
— Хорошо.
Непривычно было видеть здание инквизиции оцепленным со всех сторон. На площади перед входом толпились машины правоохранительного отдела, журналисты и демонстранты. Вернон протащил меня через камеры и завел внутрь.
— Как обезвредить росписи — мы уже нашли. Мховник мгновенно разлагается от аксановой кислоты.
— Ух ты… Это дерево красиво цветет по осени, — шагала я за ним.
— Потолки уже обработали.
— А в чай кинули?
— Конечно. Сильва вычислила дозу в сухом веществе, сейчас занимаемся вытяжками…
— У вас была тяжелая ночь, — сжала его руку.
— Особенно тяжелым больным нужно внутривенно, но испытания займут время…
— Тогда чего ты мрачный такой? — улыбнулась я, поглядывая на него. — Я же не тяжело больна…
— Никогда тебе не врал, — притянул он меня к себе в коридоре. — Я не брошу тебя ни при каких обстоятельствах.
Я только успела нахмуриться, как он толкнул двери в просторный кабинет, похожий на тот, где принимал Людог. Удивительно, как в коридоре ничего не было слышно, потому что внутри кипела бурная деятельность. Шеррингтон обернулся ко мне от столика, на котором чего только не валялось, а также кипело, перетекало по стеклянным колбам и бурлило на огне.