Мой брат Мохаммед Али
Шрифт:
Снова и снова брат проводил меня: эту уловку он использовал каждый раз, когда руки у него чесались попроказничать. Мне часто приходилось обвинять его в зависти. Пару раз мы даже перекинулись крепким словцом. В юности я по-настоящему злился на брата только в такие моменты. В этой игре превзойти меня Мохаммеду не удавалось, и его наверняка задевало, что младший брат успешнее в одной из тех немногих сфер жизни, в которых сам он еще не до конца разобрался. И все же, какие бы жесткие слова мы ни говорили друг другу, до драк дело не доходило. Рассорить нас всерьез не могла ни одна девчонка.
Неважно, чем мы занимались – ухаживали за подружками, играли в футбол или придумывали что-нибудь еще, родители заставляли нас придерживаться одного неукоснительного правила: домой мы должны вернуться до темноты. Тогда это было в порядке вещей. В те далекие дни дети обычно
Когда мы опаздывали, отец задавал нам старую добрую порку. Обычно наказывали нас в ванной. Мохаммед отправлялся первым, а я ждал снаружи, пока отец закончит с братом и позовет меня. Мохаммед никогда не понимал суровых наказаний, которые устраивал нам отец за опоздания и другие проступки, но у папы о дисциплине были собственные представления: можно сказать, он ревностно относился к тому, чтобы держать нас под контролем. По повышенному тону и свирепому взгляду мы понимали – нас ждет взбучка. Чаще всего грозный вид отца вразумлял нас, когда было уже слишком поздно. Правила необходимо соблюдать – или папа заставит это делать. Наверно, во многом поэтому Мохаммед и отец отдалились друг от друга, когда мы были подростками. Нет, никакого скандала не произошло, просто та особая связь, которая есть у некоторых отцов с сыновьями, была разорвана еще до того, как появилась.
И все же я не соглашусь с биографами, которые пишут, что в детстве, проведенном в Луисвилле, мы испытали на себе физическое насилие. Во-первых, отец никогда специально не пытался сделать нам больно. Чаще всего мы с братом даже не замечали его оплеух – нарушали родительские запреты, не боясь того, что нам за это будет. Конечно, время от времени отец порол нас ремнем, но в сороковые-пятидесятые годы это не было чем-то из ряда вон выходящим, особенно в черных кварталах – ведь ты мог дорого поплатиться за нарушение закона. Повзрослев, Мохаммед понял, что отец хотел нам добра и делал все для нашего же блага. В районе, где мы жили, действительно было опасно разгуливать по улицам поздним вечером, и отец просто боялся, чтобы мы не оказались втянуты в какую-нибудь жуткую историю, которые зачастую случались по ночам. Уже тогда проблемы с наркотиками были нередким делом, не говоря о грабежах, драках и жестоких поножовщинах, – как отец двух темнокожих мальчиков папа много о чем переживал.
Более того, в пятидесятые в некоторых регионах Америки расовая вражда порой выливалась в открытые конфликты. Существовало огромное количество расистских группировок, особенно на юге страны, и они спровоцировали стычки. Луисвилла это тоже коснулось. Мы с Мохаммедом рано поняли, что означает другой цвет кожи. Темнокожие в нашем городе старались держаться вместе и жили в какой-то полуизоляции: в своих кварталах никто не сталкивался с серьезными неприятностями, в других же районах нас постоянно оскорбляли. Напряженность так и витала в воздухе, и того и гляди могли случиться неприятности.
Например, вот история, которая покажет, с какой дискриминацией мы сталкивались в детстве, – и это воспринималось как данность. Как-то раз мама возила восьмилетнего Мохаммеда в центр города, а когда они вернулись, брат был весь в слезах. Оказывается, он захотел пить и стоял перед магазином, прося воды, – только в том магазине не обслуживали темнокожих. Мама все равно зашла с ним внутрь, чтобы купить сыну что-нибудь попить, но, по ее словам, продавщица явно испугалась. Сказала, ее уволят, если она будет обслуживать «негров». Вот так, ребенок плакал и просто хотел пить, а его мать не могла купить обычной воды в магазине в родном городе. Все закончилось тем, что к маме с Мохаммедом подошел охранник и попросил их уйти из магазина, иначе дело примет серьезный оборот. Вступать в конфликты мама не любила, поэтому не стала поднимать шум, но тот случай – и множество других – постоянно напоминали нам с братом, что в родном городе мы считаемся людьми второго сорта. Именно наш цвет кожи определял, где мы можем поесть, где наш отец может работать, в каких парках нам разрешается играть и как с нами будут обращаться, если мы нарушим закон. В нашем с Мохаммедом сознании это засело надолго. Нам обоим казалось, что мама почти белая, но ее тем не менее считали «цветной». Постепенно мы привыкли к подобному отношению, но принять его так и не смогли. Мохаммед, например, постоянно спрашивал родителей, почему темнокожие должны терпеть все эти унижения.
Во многом именно из-за такой напряженности, даже став подростками, мы с Мохаммедом редко отваживались в одиночку уходить далеко от западной части города, в которой жили. И родители, и соседи предупреждали нас, что может случиться даже в таком относительно «просвещенном» городе как Луисвилл, и мы хорошо это усвоили. Настоящие проблемы ждали нас только за пределами нашего квартала, – например, если мы зайдем в полностью белый район, – и все же понимание того, что мы бессильны, уязвляло нашу гордость. Нередко случалось, например, что белые парни притормаживали и кричали из машин расистские оскорбления вроде «Эй, черный, что ты тут забыл?». Так они пытались спровоцировать нас, ведь потасовка могла иметь для темнокожих серьезные последствия. Их слова нас всегда задевали, но мы с братом пытались держать себя в руках: не хотелось нарваться на неприятности, потому что мы слишком хорошо знали о побоях и линчеваниях, которые все еще случались, например, в штате Миссисипи. Мы жили не на самом юге Америки, но родители рассказывали нам о том мире и показывали фотографии изуродованного лица Эммета Тилла, убийц которого оправдали [2] . Так папа с мамой напоминали, что может произойти, если мы осмелимся ответить на брошенные с ненавистью слова.
2
Зверское убийство Эммета Тилла, 14-летнего темнокожего подростка, вызвало широкий общественный резонанс. Тем не менее суд присяжных, состоявший исключительно из белых, убийц оправдал. – Прим. перев.
Но сам Мохаммед, несмотря на расистские оскорбления и собственные неурядицы, никогда никого не запугивал. Даю слово. Да, похвастаться он любил, и был достаточно крепким физически, чтобы подтвердить слова делом, но я ни разу не слышал, чтобы кто-то в школе или в нашем квартале жаловался на брата и говорил, мол, Мохаммед его обижает, Мохаммед – плохой человек. Если потасовки и случались, то затевал их не мой брат. Мы с ним были очень близки – вы могли поставить свой последний доллар на то, что где бы вы ни встретили Мохаммеда, рядом всегда буду я. Родители постоянно напоминали: когда их нет с нами, мы сами должны стоять друг за друга, и Мохаммед гордился, что у него есть младший брат. Он заботился обо мне, и все ребята знали, что у нас отличные отношения. Каждый понимал: свяжешься с одним из братьев – будешь иметь дело с обоими. Если кто-то хотел обидеть Мохаммеда или устроить потасовку, я бежал ему на помощь и бился изо всех сил, даже если знал, что проиграю. Не было такой драки, в которой вместе со старшим братом не поучаствовал бы и я; и Мохаммед тоже всегда вмешивался, если кто-то собирался меня обидеть. Так что в детстве на нашем счету оказалось немало потасовок, но только когда Мохаммеду исполнилось двенадцать, мы подумали: а что, если у нас обоих просто к этому талант?
Зарождение мечты
В конце октября 1954 года у моего брата украли велосипед. Красно-белый Schwinn был подарком на Рождество – официально нашим общим подарком, но брат катался на нем чаще. В те времена дети ездили на велосипедах куда угодно – и в продуктовый магазин, и с друзьями по всему городу, в погоне за самыми разными приключениями. И вот как-то раз мы с Мохаммедом и одним нашим приятелем узнали, что в центре Луисвилла, на 4-й улице, будет небольшая ярмарка. Мы бросили велосипеды у ограды и, не сомневаясь в их целости и сохранности, зашли внутрь, предвкушая, что отлично проведем время. И там действительно было здорово. Палатки с товарами для дома и одеждой, киоски, где предлагали всякую вкуснятину… а еще можно было поглазеть на крутые машины. Музыкальные группы развлекали всех, кто пришел в тот день весело провести время с родными и близкими.
Мы долго бродили по ярмарке и только часа через три решили, что пора возвращаться домой. Как я уже говорил, пунктуальность стояла в нашей семье во главе угла. Мы пошли за велосипедами, но обнаружили, что их украли. Брат, пораженный этим и ужасно расстроенный, заплакал. Велосипеда – рождественского подарка родителей – было, конечно, жалко, но Мохаммеда больше волновало, что отец задаст нам взбучку, когда узнает о нашем разгильдяйстве. Люди постепенно уходили с ярмарки, и мы, глотая слезы, спросили у какого-то парня, где тут можно найти полицейского. Оказалось, что полицейский участок совсем рядом, и мы отправились туда сообщить о краже наших велосипедов.