Мой брат Юрий
Шрифт:
Глаза у обоих заплаканы.
— Юра погиб, Валентин Алексеевич,— говорит Адоян.
— Папа, по радио передали: дядя Юра погиб... разбился.
С грохотом выпадает у меня из рук лампа, я теряю сознание...
Как ни больно мне, но я должен восстановить в памяти весь этот день, весь черный день 27 марта 1968 года. Восстановить в той его части, которая относится к Юре.
Неделя за неделей, месяц за месяцем кропотливо собирал я по крупицам все, что привелось услышать от товарищей брата, от очевидцев катастрофы, что удалось почерпнуть из печатных источников.
Таким
Ну, а что касается нас, меня и семьи, то мы сразу же выехали в Звездный.
Пометки в календаре
Так каким образом складывался для Юры тот роковой день?
Проснулся рано, энергично — физические упражнения всегда в удовольствие ему были — сделал зарядку. Умылся. Позавтракал.
Заглянул к девочкам.
Дочери спокойно спали, и дыхание их было ровным и чистым. С задумчивой улыбкой постоял он над их кроватками.
Затем прошел в рабочий кабинет. Там на листках настольного календаря загодя сделаны были записи на весь предстоящий день. Наскоро просмотрел их:
«10.00 — тренировочные полеты.
17.00 — редакция журнала «Огонек». Круглый стол. Надо выступать.
19.00 — встреча с иностранными делегациями. ЦК ВЛКСМ».
Разумеется, календарь отражал только незначительную часть из множества дел, которыми Юре надлежало заняться. А о том, как невероятно много было этих дел, свидетельствует такой штришок: первоначально вместо встречи в редакции журнала планировалась поездка к Вале. Но встречу нельзя, невозможно было отменить, и слово «к Вале» он вынужден был зачеркнуть.
А что на завтра, на четверг, 28 марта?
Пометил: 1) обязательно (!) навестить Валю; 2) выступить во Дворце съездов по случаю 100-летия со дня рождения А. М. Горького.
«Для Вали и сегодня надо найти несколько минут. Непременно!» — подумал он... А во Дворце съездов как раз и предстояло ему произнести речь о несокрушимом духе горьковского «Буревестника».
Достал из конверта и бегло просмотрел письмо, сообщающее, что он избран членом-корреспондентом Датской ассоциации астронавтики, и билет, свидетельствующий о принадлежности к этой ассоциации, действительный до 1999 года.
— Щедры на сроки,— вслух сказал он и вложил билет между листками календаря.
Под окном посигналил автобус.
— Иду,— откликнулся Юра, хотя конечно же внизу никак не могли услышать его.
В прихожей надел на себя кожанку.
...Может, что-то и не так. Может, сначала к девочкам зашел, а потом завтракал на кухне... Не знаю, да и никто не знает.
Мне утро, начало этого дня видится именно таким.
Дорога в зону
На аэродром космонавты ездили автобусом.
Юра энергично сбежал по лестнице, радуясь весне, солнцу. Больше всего, пожалуй, радуясь предстоящему полету.
Никто не знает, и теперь не дано узнать, о чем он думал в эти минуты. Возможно, вспоминал тот печальный период в своей жизни, когда ему запретили было летать на самолетах. Не по состоянию здоровья, нет, а именно в силу того, что он — космонавт №1… Юра очень переживал. «Я же летчик, боевой летчик, был и останусь им,— говорил он.— А мне крылья оборвать хотят, музейный экспонат из меня делают, мумию при жизни...» «Да не расстраивайся ты, Юра,— уговаривала жена.— Все будет хорошо». «Как же хорошо? — возражал он.— Я готовлю к полетам других, а сам не летаю. Нет, это ненормально...» «Может, я чем-нибудь помочь сумею? — предлагала Валя.— Пойдем вдвоем попросим, чтобы разрешили тебе полеты...» — «Ну уж знаешь, это никуда не годится, чтобы ты за меня ходатайствовала... Сам добьюсь...»
Ходил на приемы, высиживал часы в передних, пока в высоких кабинетах взвешивали его судьбу: разрешить летать, нет?
Добился!
Без неба не мыслил своей жизни.
Может, об этом он вспоминал, спускаясь к автобусу, а может, о жене, о дочках думал.
Вошел в машину, поздоровался с товарищами, сел.
— Поехали!
Но, буквально через какие-то метры, попросил водителя остановиться. Извинился:
— Я быстро, ребята. Пропуск дома оставил.
Обычно молчаливый, Андриян Николаев запротестовал:
— Брось, Юра, поехали. Тебя весь мир в лицо знает, и контролеры в зоне никогда не спрашивали у тебя пропуска.
— Я мигом вернусь,— повторил Юра.— У контролеров дисциплина военная, зачем же дурной пример подавать?
Вернулся он действительно очень быстро.
— Теперь порядок.
Автобус выкатил на шоссе.
...В десять часов девятнадцать минут самолет с Владимиром Серегиным и Юрой на борту взмыл в весеннее небо.
В соседнем квадрате
Алексей Архипович Леонов рассказывал, что в этот день с молодыми, не летавшими еще космонавтами занимался парашютными прыжками в соседнем квадрате. Расстояние, отделявшее их от зоны полета, было незначительно: хорошо прослушивался шум двигателей взлетавших с аэродрома и заходящих на посадку самолетов.
Он, Леонов, взглянул на часы, когда поднялась машина Юры и Владимира Серегина: 10.19.
Наблюдая, как молодые возятся с парашютами, вспомнил шестидесятый год, разговор с Королевым. Тогда Сергей Павлович объявил им, незадолго перед тем съехавшимся из разных воинских частей к новому месту работы:
— Через год вы у меня полетите в космос.
Уверенность, с которой главный конструктор произнес эти слова, поразила летчиков. Кто-то, когда выходили от Королева, усомнился вслух:
— Видывал я, братцы, оптимистов, но этот, пожалуй, хлеще всех будет.
Юра живо обернулся:
— А я Сергею Павловичу верю. Должны полететь.
Прав оказался, что верил. И взлететь первым как раз ему выпало.
Еще вспомнил Алексей Архипович неоконченный спор с Юрой. Двадцать пятого вновь пикировались они друг с другом, выбирая вариант будущего отпуска: то ли для начала в Клепики поехать, поохотиться, то ли сразу на Волгу податься. «Я брату обещал приехать...» — настаивал Юра.