Мой брат Юрий
Шрифт:
Отец пристально посмотрел на меня и внезапно рассмеялся:
— Дурной ты, Валентин, выдумываешь себе заботы.— Потом посерьезнел: — Зря ты от нас оторвался — трудно тебе одному придется. Я вот что надумал: как костыли бросишь — перевезем мы твою халупу. В Гжатск перевезем. Я и место присмотрел, где поставить ее. А о картошке не беспокойся — готовь тару. С утра братьев пришлю.
Они заявились не то что утром — на самой кромке рассвета.
— Давно бы сказал,— укорил меня Юра.
— Только ты нам, пожалуйста, не мешай, не командуй
К вечеру с огородом управились.
...Поздней осенью — уже белые мухи сеялись с неба — перевезли мы наш маленький дом в Гжатск, поставили его рядом с отцовским. И снова оказались все вместе, словно бы и не разлучались никогда.
Снова уверенней почувствовал я себя в жизни.
Грустная история Найдёныша
Тем летом, ближе к осени, мы частенько ходили в лес. Грибное выдалось лето, урожайное — с пустыми руками мы не возвращались. Мама днями сушила и солила наши лесные «трофеи», варила вкусные грибные супы, уговаривала:
— Да хватит вам ноги-то бить, устала я от грибов этих.
Но слишком велик был азарт.
Как-то дождь прихватил нас в лесу. С корзинами, полными грибов, мы укрылись под кроной старого могучего дуба. Сперва под дубом было тепло и уютно, и весело было наблюдать, как со звоном падают вокруг озорные струйки воды, совсем не задевая нас. Но дождь баловался недолго — с черными лохматыми тучами приплыл всесокрушающий ливень; потоки воды, словно лезвия отточенных ножей, с грохотом пробили листвяной шатер и в мгновение ока вымочили нас до нитки. Мы сидели, прижимаясь спинами к шершавой коре ствола, жевали раскисший хлеб и с тревогой поглядывали на небо: тучи — предвестники близкой осени — накрыли его из края в край, не оставив и крошечного оконца. И хотя до ночи было еще ой как далеко — темнело стремительно.
— Как домой пойдем? Заблудимся теперь...
Борька очень боялся заблудиться в темном лесу.
— Расхныкался! — Стал подшучивать над ним Юра.— А я вот хочу заблудиться. А что, здорово! Жили бы в лесу, сами по себе, как индейцы. Дерево бы нашли хлебное, охотиться бы стали. Валь, давай взаправду заблудимся.
— Валь, чего он дразнится?
Вечная история. И минуты не могут они побыть вместе так, чтобы Юра не подразнил Бориса.
Вдруг Борька испуганно вскрикнул, вскочил на ноги, опрокинул корзину с грибами.
— Змея!
— Ужалила?
— Н-нет.
Я чиркнул было спичкой, но спички безнадежно отсырели, не зажигались.
Юра бесстрашно протянул руку к тому месту, где только что сидел Борис, что-то пошарил там.
— Глядите-ка, заяц.
Это был не заяц — зайчонок. Должно быть, он отстал от матери или заблудился, а жестокий ливень загнал его под тот же самый дуб, где тщетно пытались укрыться и мы. Мокрый и слабый, он сжался в комок в Юриных руках. Я погладил его и услышал, как резко бьется под ладонью его сердце.
— Возьмем его домой,— предложил Борис. Пыхтя и отдуваясь, он ползал на коленях — собирал в корзину грибы.
— Конечно, возьмем.
Я попробовал отговорить ребят:
— Не будет он жить в избе, сдохнет.
Попробовал отговорить, но не тут-то было: братья двинули в ход самые веские, по их мнению, аргументы.
— Кролики живут, да еще как!
— Мы его кормить станем. Капустой и морковкой. И молоком поить.
— А тут его волк слопает.
Я не устоял, сдался. Ладно, тащите домой...
Ливень не стихал — видно, не удастся нам его пересидеть. А впрочем, и терять нам нечего, все одно насквозь мокрые. Так и пошли домой — в потоках воды, падающей сверху, в потоках воды, клокочущей на земле.
Зайчонка Юра нес за пазухой.
Дома ребята соорудили косому клетку из старого ящика, застлали ее зеленой травой, принесли морковь, капусту, стручки гороха. Кошку, которая проявила к зайчонку повышенный интерес, Юра так шуганул, что она и на следующий день не появлялась в избе.
— А как мы его назовем? — поинтересовался Борис.
Юра не задумывался:
— Так и назовем: Найденыш.
Он всех привел в умиление, этот крохотный длинноухий зверек. Отец обкуренным пальцем пощекотал его где-то за шеей и многозначительно изрек:
— Тоже живое существо...
Мама согрела в печке молоко и налила целое блюдце.
Юра и Бориска наперебой совали Найденышу былинки посочней:
— Ешь, ну ешь, пожалуйста.
Шерсть на зайчонке высохла — серая, с отливом, недлинная шерстка; он согрелся и приободрился, видать: когда на него не смотрели, когда в избе было тихо — пытался грызть капусту и морковку. Стоило же кому-то из нас подойти к его жилищу — он тут же забивался в угол и смотрел оттуда испуганными глазами, в которых перебегали зеленые искорки.
К концу недели, однако, Найденыш совершенно перестал притрагиваться к зелени, шерсть на нем свалялась, и даже слабые искорки в его глазах погасли.
Тут по случайности как-то вечером заглянул к нам Павел Иванович. Юра сразу же потащил его к Найденышу: как-никак, специалист, ветфельдшер.
— Худо дело. Если и выживет — только в лесу. Как говорится, тоска по дому. Такое и с людьми бывает,— заключил дядя Паша.
Юра встрепенулся:
— Борис, одевайся. Сейчас мы его в лес отнесем.
— Ну да, не пойду я. Поздно уже.
— Тогда я один.
— Сиди дома. Ишь шустрый какой на ночь глядя... Успеется утром,— прикрикнул отец.
Спорить с отцом бесполезно. Юра притих.
Ночью, когда все улеглись, Юра, прихватив зайчонка, не одеваясь, выбрался из дома через окно, отвязал Тобика с цепи и, сопровождаемый им, ушел в лес.
Вернулся он под утро — мама как раз выгоняла корову в стадо. Отворила калитку — Юрка стоит: голый по пояс, босые ноги исхлестаны мокрой травой, продрог — зуб на зуб не попадает.