Мой братишка
Шрифт:
В больнице нас встретил доктор, папин знакомый. Пан Короус рассказал ему все, и я был очень доволен: в эту минуту я ничего не смог бы из себя выдавить. Доктор осмотрел Кима и заявил, что оставляет Кима в больнице. На брате была лишь короткая пижама, мне и в голову не пришло переодеть его. Но медсестра успокоила меня: ему выдадут больничную одежду. И повела Кима с собой по длинному мрачному коридору, облицованному кафелем.
— Ким! — Я чувствовал себя совершенно несчастным. — Ким!
Он обернулся и слабо улыбнулся — ему было трудно даже улыбаться. Такой маленький в этом длинном кафельном коридоре. И пошел дальше за сестрой,
Мне так хотелось крикнуть, когда он уходил: «Ким, не сердись! Это я виноват, это из-за меня ты попал в больницу, и кто знает, на сколько», но я не мог произнести ни слова. Потом я заплакал, а пан Короус продолжал твердить:
— Почему вы ничего не сказали? Нужно было сообщить о случившемся еще до папиного отъезда.
Я оправдывался тем, что до сегодняшнего утра не знал об укусе, только сегодня Ким признался в этом, только сегодня ему стало плохо.
И вот, наконец, меня соединили с папой. А я только и мог выдавить из себя, что Ким попал в больницу. Сначала папа вообще ничего не понял: какая больница? какая обезьяна? почему укусила? когда? А я мычал, что не знаю, не знаю и что Ким, возможно, заболел не от укуса, а в больницу его помог устроить пан Короус.
Папа рассердился на это мое «не знаю», закричал на меня, чтобы я вразумительней говорил. Тогда я стал твердить, что обезьяна укусила Кима еще до того, как у него в первый раз поднялась температура, но я тогда ничего не знал, Ким признался мне во всем только сегодня.
В конце концов папа приказал мне позвонить одному его знакомому доктору и объяснить все, а он прилетит завтра. И еще я должен попросить этого доктора поехать к Киму в больницу — осмотреть моего братишку.
Я и представить не мог, что папа будет так рассержен. Он все повторял, чтобы я нашел этого его знакомого любой ценой; если не застану его на работе — позвонить ему домой. Под конец голос папы как-то странно оборвался — наш разговор закончился. Я был совершенно убит.
На следующий день папа приехал. Он спокойно со мной разговаривал, пока все не выяснил. Но чем больше я выдавливал из себя, тем сердитее становилось его лицо.
— Так вы пошли в обезьяний питомник с Путиком? Он открыл клетку?
Я рассказал, как обезьяна цапнула меня за волосы, а Ким ее колотил, но о том, что она укусила Кима, я якобы не догадывался. Папа покачал головой:
— Почему ты ничего не сказал, когда мы думали, что у Кима грипп?
— Да мне и в голову это прийти не могло! К тому же Ким и сам мог сказать!
Потом папа спросил, чья это была затея — пойти в питомник, и, когда я вынужден был признаться, что моя, горестно вздохнул:
— Да мне, собственно, и не надо было спрашивать, Ким на такое не способен.
Папа ни на секунду не сомневался, что Ким не хотел меня выдавать, поэтому и промолчал об укусе. Но папа еще не знал всего, он еще не понял, как я труслив.
Потом папа уехал в больницу и вернулся с совершенно белым лицом. На меня он даже не взглянул. Говорил по телефону сначала с мамой, просил ее приехать как можно скорее. Однако ничего определенного он ей не сказал. Потом позвонил дедушке и с ним говорил довольно долго. Я слышал только: «Очень плохо, совсем не знаю, чем это кончится».
Я знаю, что с Кимом плохо. С того момента, как папа вернулся из больницы и принес с собой записную книжку Кима, он со мной совсем не разговаривает. Только
— Скажите, ведь от этой болезни есть лекарство, правда?
Пан Короус в ответ объяснил, что у людей эта опасная болезнь протекает иначе, поэтому их надо лечить другими лекарствами, а таких лекарств пока нет. Впрочем, если бы опытную вакцину ввели Киму сразу, возможно, все обошлось бы.
Когда же я спрашиваю папу, поправляется ли Ким, он не отвечает. Пан Короус тоже пожимает плечами, и все. Был я несколько раз у самой больницы. Взрослые с улицы кричат что-то детям. В окнах множество детских голов, но Кима не видно. Я попробовал позвонить в больницу, в инфекционное отделение. Ответил какой-то женский голос, но стоило мне спросить о Киме, как мне сказали, что по телефону таких справок не дают.
Вот уже несколько дней я вообще не вижу папу. Может, у него новые опыты, а может, он просто не хочет меня видеть. Ребят из моего класса уже нет в Праге, да мне сейчас и не до них. Иногда я хожу на нашу полянку. Там уже скошена трава, жарко даже под деревьями. Представляю себе больного Кима. Вдруг он не сможет двигать руками или не будет ходить, как брат Яновского? Но и это ничего, лишь бы Ким был жив! А вдруг он уже умер, а нам не говорят?!
Однажды я читал в газете, в разделе происшествий, как в автомобильной катастрофе погиб ребенок. Говорят, отец ребенка, который в этой аварии совсем не был виноват, но вел машину, от потрясения умер.
А наша классная руководительница рассказывала, как какая-то ее одноклассница, еще когда они учились в школе, взяла отцовский служебный пистолет и, играя, стала целиться в маленькую сестричку. Дома говорили, что пистолет не заряжен, а там, оказывается, был патрон. И она застрелила сестренку.
— Представляете, — говорила наша классная руководительница, — как она мучилась потом всю жизнь?
Я поднял руку и сказал:
— Но ведь она не виновата! Как мог отец оставить пистолет заряженным? Девочка была уверена, что пистолет не заряжен.
Классная руководительница ответила:
— Да, разумеется, произошел несчастный случай, но тем не менее бедную женщину всю жизнь преследуют кошмары.
А с Кимом, конечно, даже не несчастный случай произошел. Это мне втемяшилось побывать в виварии с Путиком. И то, что Путик открыл клетку, тоже не случайность. Ведь перед этим я болтал об обезьяне, которая якобы сама открывала клетку, вот Путик и решил: подумаешь, какое дело, если одна из обезьян выбежит из клетки! И то, что папа не узнал об этом вовремя, тоже не случайность. Я же подозревал, что обезьяна укусила Кима, но боялся убедиться в этом. На самом деле было нетрудно обо всем догадаться. Так где же здесь цепь непредвиденных случайностей, как старался все представить папе пан Короус, выгораживая меня? Никакая не случайность, а только моя вина.