Мой братишка

Стиблова Валя

— Путик сам до такого не додумался бы, — сказал папа, выслушав меня. — В виварий он пришел впервые. А вас я туда водил, и вы знали, что обезьяны после прививок бывают злые. Поэтому ты на него не сваливай. И Ким наверняка отговаривал тебя.

Я доказывал папе, что ничего не знал об укусе и даже не догадывался, что такое могло произойти.

— Клянусь, я об этом не знал, — повторял я, но папа прочел записную книжку Кима и понял, что мой братишка думал об этом совсем по-другому.

Ким был почти уверен в том, что я заметил укус. Видимо,

он ждал, что я сам скажу об этом папе. Он даже написал, что после «гриппа» болезнь у него проявится приблизительно недели через три. Ким мог это высчитать, он знал о болезни больше меня.

В конце концов папа понял, что об укусе я ничего не хотел знать из малодушия. Другой на моем месте не успокоился бы до тех пор, пока не разобрался бы во всем. Тем более что речь шла о здоровье брата. Я ведь не уставал твердить, что люблю его больше всех на свете.

Да, мне ясно, что я должен был делать. Надо было рассказать все папе, как только он вернулся из Словакии, а там будь что будет. Ким знал, что может произойти с ним, и все же на меня не пожаловался, промолчал, потому что обещал мне. А я все это время дрожал от страха, боясь получить нагоняй от папы.

А вот если бы обезьяна укусила меня? Да я сразу бы побежал к папе и все ему рассказал. Я боюсь любой болезни, даже насморка. Мне так и кажется: а вдруг я от него умру?

Папа был прав, когда говорил, что даже по отношению к самому себе я неискренен и хочу казаться лучше. Я всегда считал, что папа ко мне несправедлив: что плохого в моих выдумках? Но теперь я многое понял, и мне частенько приходят на память всякие истории.

Однажды, например, мы с братом рассказывали маме, как в Олешнице с дерева упало гнездо.

Было это как раз на том месте, где мы с Кимом мечтали строить дом. Сначала мы сидели вверху на дереве и наблюдали, как низко над землей летает и кричит зяблик, а потом прилетела вторая птичка и тоже начала летать и кричать.

— Знаешь, Ким, что произошло? — принялся я сочинять. — Самочка говорит самцу, что с детьми случилась беда. Куда они делись? А вдруг их какой-нибудь зверь сожрал?

— Почему ты решил, что они говорят именно об этом? — заволновался Ким.

— Я понимаю их язык, — ответил я. — Вот! Он говорит: «Ах ты глупая гусыня! Что же ты так плохо смотрела за птенцами? Плевать мне на все! Не буду я больше ловить мух, если ты тут без толку сидишь и не смотришь за детьми!»

Вот так я и болтал до тех пор, пока Ким не слез с дерева и не начал искать что-то в траве. Но в упавшем гнезде были не птенчики, а яички. Ким аккуратно поднял гнездо, залез на дерево и ловко прикрепил его на ветви. Мы ушли, зяблики вернулись в гнездо, и вскоре там появились птенчики.

Все это я рассказывал маме, она смеялась: вот это да, так понимать птичий язык!

А еще был случай с бельем. Отправились мы с Кимом в гладильню. Я и говорю:

— Ким! Охота тащить это белье?! Давай пустим корзину по лестнице, а внизу ее поймаем!

Так

мы и сделали. Только корзина перевернулась, и белье немного запачкалось. Да еще у корзины отломился кусочек дна.

А маме я рассказал, что, когда мы несли белье, нас толкнул какой-то мальчик, вот мы и уронили корзину. Мама удивилась:

— Неужели при этом могло сломаться донышко?

Ким покраснел и сразу признался, как все было на самом деле, а мама потом долго сердилась на меня за ложь. Когда же она перестала сердиться, я спросил:

— Мама, почему ты не ругала меня, когда я рассказал тебе о зябликах, и рассердилась из-за белья?

Мама удивилась:

— Неужели ты не понимаешь? Ну что ж, скажу. С зябликами твои выдумки были безобидны. А с корзинкой белья ты не только солгал, но и пытался свалить свою вину на другого.

Такой же случай был у нас, когда мы жили у деда.

Однажды почтальон дал нам письмо для пана Зиберта, он живет неподалеку от дедушки. Я обещал занести письмо к пану Зиберту, но забыл, и дедушке вдруг попалось на глаза это письмо — оно целых три дня провалялось на окне.

Я сказал дедушке:

— Ничего особенного! Отнесу письмо в полдень, будто почтальон только сейчас его принес. Все равно дочь пана Зиберта пишет отцу только о погоде. Какая разница, когда он его получит?

— Ну нет, Мариян, так нельзя, — рассердился дедушка. — Ты забыл one дать письмо сразу, теперь живо отправляйся к пану Зиберту и не забудь извиниться.

Я упирался, но дедушка настаивал на своем. Он был непоколебим, хотя дед у нас удивительно добрый. В конце концов Ким решил пойти со мной и извиниться за меня. Правда, все оказалось так, как я и думал. Письмо в самом деле было от дочери, и пан Зиберт повторял: «Да ведь ничего не случилось, не беспокойтесь!» И дал нам с собой целую плетенку груш.

Дедушка после говорил:

— Я бы вам дал пару подзатыльников, а не груш, безобразники!

С папой у меня тоже была история. Я увидел, как Ким, помогая папе, уронил на пол стеклышко с кровью морской свинки или кого-то еще. Папа расстроился:

— Жаль, одним результатом будет меньше.

Кима это очень огорчило, и он все время повторял, что стеклышко нечаянно выскользнуло из рук.

Я увидел, как они оба огорчены, и предложил:

— Да напишите там то, что получится в большинстве опытов, и дело с концом!

Что тут было! Папа ужасно разозлился! Как только могла прийти в голову такая мысль?! Ведь это было бы грубой фальсификацией результатов опытов!

— Ну и что? Подумаешь, на одно стеклышко меньше, — не унимался я. — Думаешь, об этом кто-нибудь узнает?

— Нет, не узнает, и дело не в этом, — ответил папа. — Вот ты покупаешь кусок колбасы и сразу видишь, правильно ли тебе ее взвесили. Или возьмем какую-нибудь деталь к машине. Ее проверяют на контроле. Но в моей работе меня никто не контролирует. Люди верят, что я результаты опытов не подтасовываю.