Мой цифровой гений. Дьявол
Шрифт:
Он стойко выдерживал хамство работников силовых структур, возвращавших ему заявление о пропаже человека. О пропаже только ему знакомого человека. Ему, не способному дать точные данные Веры, как, впрочем, и объяснить степень его родства с человеком, известным опять же только ему. Василию в лицо кидали его очередные заявления, выталкивали за двери и сдавали врачам психиатрических заведений… Он стойко выдерживал тяготы и лишения и снова «реабилитированно» приходил в музей живописи.
Его здесь знали почти как своего работника. Здоровались и справлялись о делах,
Он, видимо, не первый был влюблен в этот женский лик на холсте. Поэтому смотрели на него так: «очередной вздыхатель: переболеет, отойдёт, забудет и скоро себе одержимость новую найдёт…»
Василий же был непоколебим и стоек, как пресловутый оловянный солдатик из раннего детства. Такой же смелый, но панически остерегающийся огня.
Он почему-то, глядя на Джоконду, вспоминал Веру. Их трогательные отношения. Минуты близости. Обоюдные признания. Ревности терзания… В его предположениях она должна была уже родить. Поэтому он так и писал в тех самых объявлениях, расклеиваемых им на столбах: «с грудным ребенком на руках…» При этом описывал искомую как предмет любви, страстной, на зависть действующим и популярным теперь поэтам. Ему звонили и писали, уверяли, что если он «ее найдет и замуж вдруг не позовет, то готовы сделать сами ей предложенье о замужестве и венчании священном даже»…
Василий выдохся в поисках, устал. Словно перед самым финишем упал. Но к портрету все же приходил. Как будто здесь он недожил, оставил что-то, какое-то из чувств собственных забыл.
– Здравствуйте, как вы? – Билетерша галереи улыбнулась Василию приятно и знакомо.
– Спасибо, всё без изменений… Стандартно и стабильно.
– Хорошо вам, молодым. Можно влюбиться беззаботно и даже безответно. – Она мечтательно взглянула на Джоконду. – Главное чувство испытать, забыть про все мирское и земное. А здесь… – она вздохнула глубоко, стойку ограждения поправляя, – одни заботы и проблемы… безработица…
– Что-то случилось? – Василий по привычке заботу проявил.
– Остаюсь не у дел. – Женщина, согнувшись под тяжестью проблемы, виновато улыбнулась. – Электронные билеты «выживают» меня, роботизируя процесс прохода в залы вечного, где по определению не должен царствовать прогресс…
– Серьезно? – Василий ёкнул сердцем, или скорее сердце ёкнуло его.
– Да… – Женщина, махнув рукой, попыталась незаметно стереть слезу. – Да я уже и смирилась… давно со всем.
Василий не смирился, забыв о Леонардо и его Джоконде, даже на время и о Вере. Он распланировал стратегию защиты бабы Оли – доброй милой пожилой женщины в кругу музея.
Тактика ведения борьбы его радикально колебалась от саботажа и пикетов до порчи электронных пропускных замков на турникетах на входе в галерею.
Он возомнил себя героем битвы, эпопеи, сражения, что решал исход войны… Его вернуло на землю простое действие – зажжение спички в момент прикуривания кем-то сигареты. В его пылающие, видимо, ненавистью глаза смотрел стоящий в специально отведенном месте курильщик и, в ненависти Василия ошибочно прочтя страсть к пагубной привычке, протянул к нему, к Василию, в руке зажатые атрибуты этой самой пагубности.
Василий отпрянул – в той же «дающей» руке дымилась сигарета. Он мгновенно нашел взглядом огнетушитель и пожарный кран. Вздохнул спокойно…
– Я не курю! Спасибо…
– Извини, я просто подумал…
Василий, не дослушав, ускорил шаг. Буквально побежал. На выход. На свежий воздух. Только б не было дождя. Он влагой тело промокает, несносно Василия отяжеляя и движения его тела сковывая и замедляя.
Негатив против цифры
Она поймала его на выходе. Схватив за тот же самый локоть. Больно, не порвав едва напополам.
– Ты куда?!
– Дела, прости…
– Возьми меня с собой. – Любовь одурманила его запахом гари с пожара, едва перебитым ароматом дорогих духов. – Мы не обо всем поговорили… можно по дороге.
– О чём?
– О нас хотя бы! – Он не видел, но понял – она надула губы, искусственно изобразив обиду.
– «О нас» закончилось в том очаге пожара…
– Но там в возгорании проводка виновата и ещё, кажется, какая-то… шлако… вата…
– Очень старый дом?.. – Василий спешил, избегая столкновений с прохожими.
– Очень. Старее, чем сама бумага… – Любовь же за ним спешила. (Как человек, не чувство, безответное…)
Василий встал. Застыл. Словно пропустив удар, искал не себя в нокдауне, а понимание того, что ей о нем известно. Об отношении его к бумаге. О тонких связях проданной души его и «матричной основы» самого бумажного продукта. Об этом знать не мог никто. Кроме Грюмо и… Веры.
– Откуда ты?.. – Он не договорил, взглянув в глаза напротив, и ощутил, что «окунул» ее вместе с собой в запах азиатской кухни рядом расположенного ресторана. Он, стоя, едва не на себе ощущал процесс термической обработки продуктов на разогретых плитах…
– Не знаю ничего… – Любовь откровенно смотрела в его глаза. – Случайно… в аэропорту услышала диалог двух клерков. О меценатстве, о спасении ненужном, о бессмысленной борьбе за вымирающий продукт, практически о сумасшествии еще вполне молодого ретрограда…
Василий вздохнул, наморщив нос, противясь запахам, идущим с кухни ресторана.
– Продолжай! – Он в сторону ее отвел, придерживая за руку.
– Нашла предмет их обсуждений в Сети, это мне показалось любопытным… На фото пятилетней давности тебя едва узнала…
– И?..
– Сделала снимок твой, – она виновато закусила нижнюю губу, – там, в галерее, недели две назад, сам посмотри…
Она в несколько движений листнула снимки на экране фотоаппарата, приблизив к его лицу кадр в зале со знакомой скамейкой напротив творения Леонардо.
Василий нервно улыбнулся, при этом «смяв» морщинами лицо.
– Но здесь ведь нет никого…
– В том-то и дело… – Девушка убрала камеру от его лица. – Никого. Но в тот момент там находился ты, поверь мне… А это… – она достала из сумки почтальона несколько бумажных фото, – секундой позже тот же ракурс, но сделанный на старый пленочный фотоаппарат.